Пекло солнце. Нехорошо было в груди. Она отерла лоб, присела у дорожного камня. Вдали показались двое. Белоголовый мальчик вел слепца с гуслями через плечо.
Около Ксении мальчик остановился, поклонился низко, проговорил тонким голосом:
— Бог в помощь, матушка-странница. Нет ли испить у тебя водицы?
Она дала им воды из своей баклажки, покормила сытным монастырским хлебом. Слепец произнес:
— Помогай тебе бог. Больно уж жарко, пересохло горло. А теперь ничего, теперь и спеть можно. Что пропеть тебе, странница?
— Да спой, дедушка бахарь, что хочешь,— сказала она.
Он сел, положил на колени гусли.
— Спою я тебе, мать, про то, что сам видал. К чему прикоснулся. Я ведь, бывало, в царских хоромах певал. За сладкий голос любили меня, а больше всего любила царевна. Про Ксению-то, дочь Годунова, слыхала? Любит ее народ. А я знавал царевну, пел для нее. Потом пришел на Москву Гришка-расстрига, выколол мне глаза за то, что разглядел я его. И Ксению загубил. В холодный заточил ее монастырь. И не видал больше я Ксенюшку свою черноглазую. Кабы ты знала, мать, что это было за диво. Я теперь по земле хожу, про Ксенюшку ведаю. Послушай и ты.
Он тронул струны и тихо запел:
Она слушала, и слезы текли по ее щекам. «Ступята,— думала она,— вот как свиделись». В душе поднялась волна, со всех сторон заглядывали знакомые милые лица, смеялись, говорили что-то.
Ушли Ступята с мальчиком, а она все сидела, не в силах сдвинуться. Томно, обморочно было в груди. Вспыхивали и разрывались перед глазами звезды. «Сейчас помру»,— подумала она. Но вдруг в груди разлилась блаженная прохлада, перед глазами все прояснилось, обострился слух...
Сначала она почувствовала подрагивание земли. Потом обозначился конский топот. С той стороны, куда ушел Ступята, показался всадник на белом коне. За ним вился длинный клуб пыли. Он промчался мимо, обдав ее сухой крошкой из-под копыт. Она отшатнулась, прижав к груди малый снопик цветов. Внезапно он вздыбил коня, обернулся. Сквозь распавшуюся пелену она увидела его лицо, вспыхнувшую улыбку и вскинутую руку со взвеянным к небу платком.
Она вскочила с внезапной легкостью, закричала:
— Иду, иду!
А он уже был подле нее, обхватил стан рукою, поднял в седло. Отер лоб, сказал облегченно:
— Тридевять земель проскакал. Где ты была? Я так стосковался.
— Цветы собирала,— ответила она.— Я знаю, тебе по душе полевые.
— Надо спешить,— сказал он,— все готово.
— Куда нам? — спросила она, прижимаясь к нему и замирая от счастья.
Он показал рукой в небо.
— Я построил хрустальный город. В нем есть хоромы для нас. Там все довольны и счастливы. И нам будет покойно с тобой.
— Так в путь,— сказала она.
Всхрапнул жеребец.
Они обнялись, и конь совершил невиданной силы прыжок, унося их в небо...
*
Инокиня Ольга, в миру царевна Ксения Годунова, скончалась 30 августа 1622 года. Имущество ее досталось монастырю и было записано в книгу вкладов:
три иконы в серебряных окладах, одна из них образ богоматери Одигитрии.
Золотой с мощами крест.
Серебряная панагия с Троицей.
Две братины с крышками.
Одна чарка, два достаканца, тарелка и ложка.
Три шубки с подкамками.
Единственное украшение, с которым Ксения ушла в землю, было витое серебряное колечко на правой руке. Позднее тело ее было перенесено в Троице-Сергиевскую лавру и погребено рядом с останками родных, царя Бориса Годунова, царицы Марьи и царевича Федора. В наши дни за музейным стеклом лавры можно видеть крохотную туфельку с ноги царицы. В ризнице хранятся творенья ее искусных рук, и среди них пелена, которую она вышивала к приезду жениха, на которой шелковой нитью изобразила лицо, приснившееся ей той майской ночью...