— Жена моя царевна Елена только что разрешилась от бремени, младенца пяти месяцев из себя выкинула.
Царь молчал.
— Вот я и думаю, батюшка, с чего бы ей разрешаться до времени? Все было ладно, все шло к тому, чтоб наследник явился.
Царь продолжал молчать.
— А ведь ты виноват, батюшка,— быстро проговорил царевич и метнул на отца ярый взор.— Побил ты Оленку, испугалась она, от страху слова сказать не может...
Иоанн глубоко вдавился в тронное кресло, голову вобрал в плечи, руки сцепил вкруг посоха.
— Неладно, батюшка-государь, неладно,— бормотал царевич.— Не овцы мы тебе, человеки. Я сын твой, она мне жена. Не то ты творишь, не дело. Гнев изливаешь свой понапрасну, мало что землю свою затравил, на немецкие кинулся. Кругом у тебя одни вороги, смута, измена, жить невозможно доле...— И много еще говорил царевич слов жарких, обидных, каких доселе не слышал царь из уст родного сына.
Сунул было голову в дверь Годунов, любимый советник, но, увидев оцепеневшего в кресле царя, услышав страшные царевича речи, тотчас убрался обратно.
— ...ты первой жены меня лишил, братца лишил, теперь наследника. Может, и голову мою хочешь взять? Так бери, она сыновняя...
*
Страшный звериный крик всполошил все палаты. То царь Иоанн, выпрыгнув из кресла, бороду разметав, рукава, полы, с воздетым посохом кинулся на царевича. Схватил его, покатился с ним по полу, молотя чем попало, руками, посохом, серебряным кубком. Распахнув двери, вбежал Годунов, закричал:
— Помилуй! Батюшка государь,, помилуй!
Но и его бил царь чем ни попадя. Когда решились вмешаться ближние люди, окровавленный царевич пластом лежал на коврах, а Годунов, тоже в крови перемазанный, все бормотал:
— Помилуй, государь, помилуй...
*
Четыре дня метался царевич в жару. Пользовали его иноземные лекаря и простые знахари. Васька Большой Колпак не выходил из горницы, тоненьким голоском распевая песенку:
Царь беспрестанно молился в соседней палате, не спал, не ел, жег себе руки свечкой. В одну из ненастных ночей вышел на крыльцо, смотрел в небо, а потом рухнул без памяти и чуть не помер на холоде.
Оделяли нищих милостыней, голубей кормили освященным пшеном, в темное время жгли костры, молились, молились...
Но все было тщетно. Царевич Иван, старший сын, наследник российского престола, скончался. В ту ночь подошла к слободе невесть откуда взявшаяся стая волков, но не выла, а в молчанье просидела до самого рассвета и, не тронутая никем, молча ушла в леса...
*
Борис Годунов целый месяц не появлялся при дворе. Тяжко болел от ран, полученных в страшный день. Царь и не помнил о нем. В простой монашеской рясе бродил по дальним углам дворца, ни с кем не вступал в разговор, ел только хлеб, пил воду.
Через месяц, бледный, осунувшийся, спросил:
— Где Годунов?
Ответили, что недужен.
— Подать коней.
И поехал к Годунову.
Годунов, упрежденный, в тревоге ждал у дверей. Весь в целебных повязках, ходил еще плохо, еле стоял на крыльце.
— Чем недужен? — строго спросил царь.
— Хворость нашла, государь,— слабо проговорил Годунов,— С коня пал, под копытом побился.
— Ну-ка раскройся,— приказал царь.
Осмотрел воспаленные раны, поморщился.
— Узнаю, узнаю копыто... Жалую тебе сто золотых на леченье.
— Не заслужил, государь,— сказал Годунов.— Одно то, что ты в гости, великое нам лечение.
— Какой же я гость? — Царь с усмешкой оглядел свое монашеское облачение.— Я странник.
Годунов молча склонил голову.
— Слыхал я, что дочь родилась у тебя нынче?
Годунов еще раз поклонился.
— Божьим промыслом, нашими мольбами, твоим благословением, государь.
— Как мыслишь назвать?
— Великой то будет для нас наградой, коль подскажешь, государь.
Царь Иоанн задумался.
— А что? В честь моего гостевания так и назови. Есть ведь подобающее имя.
Годунов напрягся.
— Не припоминаю, государь.
Царь усмехнулся.
— Неучи все. Знаете мало. А имя такое есть. Ксения. То и означает — гостья, странница, посетившая дом.
— Имя напевное, ладное,— согласился Годунов.
Иоанн кашлянул.
— Не мне, грешнику, имена раздавать, да, может, выйдет удача. Приложится имя к дочке твоей, а мне за то малый грех спишется.
Когда царь уехал, Годунова отвели в постели, и, улегшись, он попросил показать ему новорожденную. Принесли белый сверточек, отвернули кружевную пеленку, и, вглядываясь в крохотное личико, Борис шептал: