После введения мелких поправок Валентина Виггин еще раз прочитала свое эссе. Когда она закончила, слова повисли в воздухе над компьютерным терминалом. Она была довольна собой, искусно и с большой долей иронии проанализировав характер и личность Римуса Оймана, председателя кабинета Звездного Конгресса.
- Ну что, очередной штурм на повелителей Ста Миров закончен?
Валентина даже не оглянулась, чтобы поглядеть на мужа. Уже по самому тону она прекрасно знала, какое у того выражение лица, и, не поворачивая головы, улыбнулась в ответ. После двадцати пяти лет супружества они могли видеть друг друга, не глядя.
- Мы насмеялись над Римусом Ойманом.
Якт втиснулся в маленький кабинет. Его лицо очутилось настолько близко, что Валентина слыхала дыхание мужа, когда тот читал первые абзацы. Он был уже не молод; усилие, связанное с наклоном и опорой рук на фрамугу вызвали, что дыхание сделалось быстрее, чем ей хотелось бы слышать.
В конце концов, он заговорил. И был при этом так близко, что губами касался ее щеки, щекоча при каждом слове.
С этого момента даже его мать станет украдкой подсмеиваться над ним, как только увидит бедняжку.
- Тяжело было написать все это смешно, - призналась Валентина. - Все время ловлю себя на том, что обвиняю его.
- Вот так лучше.
- Ох, знаю. Если бы открыла свою злость, если бы обвинила его во всевозможных преступлениях, тогда он показался всем жестоким, и его стали бы бояться. Фракция Исполнения Закона возлюбила бы его еще сильнее, а трусы во всех мирах стали бы кланяться ему еще ниже.
- Если им нужно будет кланяться еще ниже, пускай покупают ковры потоньше.
Валентина рассмеялась - в том числе и потому, что щекотание губ по щеке становилось невыносимым. Кроме того, хотя и в меньшей степени, появился искус желаниями, которые она во время полета удовлетворить не могла. Просто корабль был слишком маленьким и со всей семьей на борту слишком забитым, чтобы рассчитывать на минутку настоящего уединения.
- Якт, мы уже почти на полпути. В каждом году нашего супружества нам случалось сохранять целомудрие на большее время, чем весь этот сумасшедший полет.
- Можно повесить на двери табличку "Не входить".
- С таким же успехом можешь вывесить табличку "Постаревшая парочка пытается оживить давние воспоминания".
- Я вовсе не стар.
- Тебе уже пошел седьмой десяток.
- Если старый солдат еще может стать на караул и отдать честь, так почему ему нельзя промаршировать на параде?
- Никаких парадов, пока не достигнем цели. Осталась буквально пара недель. Нам только нужно будет встретить пасынка Эндера, а затем сразу возвращаемся на курс к Лузитании.
Якт отстранился, вышел в коридор и выпрямился. Это было одно из немногих мест на корабле, где мог это сделать. При этом он не удержался от стона.
- Да ты трещишь будто ржавая дверь, - заметила Валентина.
- Я сам слыхал, как издаешь точно такие же звуки, когда поднимаешься из-за этого стола. Так что я не единственный ветхий, больной и жалкий рамолик в этой семейке.
- Ладно уж, иди по своим делам, позволь мне передать это.
- Я привык во время рейса работать, - признался Якт. - А здесь все делают компьютеры, а на корабле при этом ни бортовой, ни килевой качки.
- Почитай книжку.
- Я за тебя беспокоюсь. Куча работы и отсутствие развлечений превращают мою Вал в злобную старую ведьму.
- Каждая минута нашей здесь болтовни - это восемь с половиной часов реального времени.
- Но ведь наше корабельное время такое же реальное, как и у всех снаружи, - заявил Якт. - Временами я даже жалею о том, что друзья Эндера нашли способ поддерживать нашу связь с Землей.
- Что пожирает массу компьютерного времени, - объяснила ему Вал. - До сих пор только армия могла связываться с кораблями, летящими с субсветовой скоростью. Если друзьям Эндера удалось этого добиться, я обязана этим пользоваться. Я просто должна им это.
- Но ведь ты пишешь не только потому, что кому-то что-то должна.
Тут он был прав.
- Якт, даже если бы я каждый час высылала по одному эссе, то для всего остального человечества получалось бы, что Демосфен публикуется всего лишь раз в три недели.
- Ты не можешь писать по эссе в час. Тебе нужно есть, спать...
- И выслушивать тебя, пока ты тут. Иди уже, Якт.
- Если бы я только знал, что спасение планеты от уничтожения потребует от меня возвращение к состоянию девственности, то никогда бы на такое не согласился.
Тут он не совсем и шутил. Всей семье было очень трудно покинуть Трондхейм. Даже ей, даже когда в перспективе ее ждала встреча с Эндером. Все дети были уже взрослыми или почти что взрослыми. Это путешествие казалось им великолепным приключением, и они не связывали собственного будущего с каким-то конкретным местом. Никто из них не избрал для себя профессии моряка как их отец; все стали учеными или же исследователями, проводя жизнь в публичных обсуждениях и личных размышлениях. Они могли бы поселиться где угодно, на любой планете. Якт гордился ими, но в то же время был разочарован тем, что угаснет вот уже семь поколений длящаяся традиция, связывающая его семью с морем. Отлет с Трондхейма был наибольшим отречением, о котором Валентина могла просить мужа... И все же, он без всяческих колебаний сказал: да.
Возможно, когда-нибудь он и вернется, и тогда его встретят все те же океаны, льды, штормы, рыба и те невообразимо прекрасные зеленые летние луга. Вот только его экипажи давным-давно уже уйдут... Уже ушли. Люди, которых он знал лучше собственных детей, лучше, чем жену - эти люди уже постарели на пятнадцать лет. Когда же он вернется - если только вернется - пройдет еще сорок. На шхунах будут плавать их внуки. И они забудут имя Якта. Для них он будет всего лишь чужим арматором, не моряком, не человеком, руки которого хранят запах и желтую кровь скрики. Он уже не будет одним из них.
Потому-то, когда жаловался, что о нем забывают, когда шутил, что им не удается остаться одним, дело было вовсе не в подколках стареющего мужа. Осознавал он это или не осознавал, но Валентина понимала истинное значение его предложений: раз уж я так много отдал ради тебя, не дашь ли ты мне чего-то взамен?