Она все еще гадала, с какой стороны исследователь подойдет к столь щепетильному вопросу, когда очутилась около четырехместной каюты, которую они делили с Сифте и ее мужем Ларсом. Ларс вошел в семью буквально за несколько дней до отлета, как только понял, что Сифте не шутит, говоря, что покидает Трондхейм. Не самое приятное ощущение — делить каюту с новобрачными. Входя в комнату, Валентина каждый раз чувствовала себя так, будто непрошеной вторгалась в чужую жизнь. Но выбора не было. Несмотря на то что корабль оказался космической яхтой класса люкс со всеми удобствами, о которых можно было только мечтать, он не предназначался для перевозки такого количества людей. Однако это было единственное судно на орбите Трондхейма, которое более или менее подходило их целям, поэтому они его и взяли.
Их двадцатилетняя дочь Ро и Варсам, шестнадцатилетний сын, разместились в соседней каюте вместе с Пликт, которая, являясь лучшим другом семьи, одновременно выполняла роль их воспитателя. Обслуживающий персонал яхты, решивший отправиться с ними (нельзя же было всех уволить и бросить на Трондхейме), занимал остальные две каюты. Мостик, столовая, камбуз, гостиная, каюты — все судно было заполнено людьми, старающимися сдерживать накапливающееся раздражение и не взрываться по каждому поводу.
В коридоре, впрочем, никого не было видно, и Джакт уже успел пришпилить к двери записку:
Не беспокоить под страхом смерти.
И подпись: Владелец судна.
Валентина открыла дверь. Джакт опирался о косяк изнутри; от неожиданности Валентина даже тихонько вскрикнула.
— Как приятно узнать, что лишь при виде меня ты кричишь, от удовольствия.
— От страха.
— Заходи же, моя милая бунтовщица.
— Вообще-то, знаешь ли, владелица судна — я.
— Что принадлежит тебе, принадлежит и мне. Я женился на тебе исключительно ради твоего состояния.
Она зашла в каюту. Он прикрыл дверь и защелкнул замок.
— Вот, значит, как? — спросила она. — Стало быть, я для тебя что-то вроде недвижимости?
— Небольшой клочок земли, который я могу боронить, засевать и с которого потом соберу урожай — все в свое время. — Он протянул к ней руки, и она шагнула ему в объятия. Его ладони скользнули по ее спине, остановились на плечах. Его руки всегда очень нежно держали ее, никогда не сдавливали, не сжимали.
— Наступила поздняя осень, — прошептала она. — Скоро придет зима.
— Стало быть, опять пришло время боронить, — отозвался Джакт. — Или, может быть, развести костер и попытаться согреть старую хижину перед наступлением холодов?
Он поцеловал ее, словно в первый раз.
— Если бы ты сегодня еще раз предложил мне выйти за тебя замуж, я бы сказала «да», — зажмурилась Валентина.
Они повторяли друг другу одни и те же слова много-много раз. И все-таки улыбались при этом, потому что каждый раз говорили правду.
Оба судна почти завершили свой танец в пространстве, описывая огромные петли, слегка поворачиваясь на месте, — наконец они встретились и соприкоснулись. Миро Рибейра наблюдал за происходящим с мостика космического корабля, плечи его ссутулились, голова откинулась на спинку кресла. Всем остальным эта поза показалась бы неестественной. На Лузитании мать, увидев его сидящим так, обязательно бы подошла и начала суетиться, настаивать, чтобы он позволил ей подложить подушку: ведь ему будет удобнее. Она, казалось, так и не поняла, что только в этой на вид неловкой позе, сгорбившись, он без каких-либо усилий может держать голову прямо.
Он бы терпеливо снес ее хлопоты, потому что спорить с ней — попусту тратить силы. Мать постоянно находилась в движении и думала настолько быстро, что никогда не могла задержаться хотя бы на минутку и выслушать его. С тех пор как он, перелезая через силовой барьер, отделяющий человеческую колонию от леса свинксов, повредил себе мозг, его речь стала невыносимо медленной, ему трудно было говорить, а остальным — понимать его. Брат Миро, Квим, увлекшийся религией, сказал ему как-то, что он должен благодарить Бога за то, что вообще может хоть что-то сказать, — первые несколько дней Миро не мог произнести ни слова и общался посредством алфавита, указывая то на одну букву, то на другую. Может, так было даже лучше. Во всяком случае, Миро тогда молчал; ему не приходилось слышать свой собственный голос. Глухой, неуклюжий звук, мучительная медлительность. У кого в семье хватало терпения выслушивать его? Даже в тех, кто выслушивал, а это были Эла, его младшая сестра, его друг и отчим Эндрю Виггин, Голос Тех, Кого Нет, и, естественно, Квим, — даже в них, Миро чувствовал, постепенно накапливалось нетерпение. Они старались закончить за него предложение. Они все время пытались поторопить ход событий. Поэтому, пусть даже они утверждали, что хотят говорить с ним, пусть сидели рядом и слушали его, все же он не мог свободно общаться. Он не мог складно выражать свои мысли; ему были недоступны длинные, сложноподчиненные предложения, потому что, когда он добирался до конца, слушатели уже успевали забыть, что же было в начале.