Старик-продавец зажал в морщинистых пальцах монету:
— Забирай, уважаемый, твой он отныне…
В голосе старика чувствовалась жалость. Наверное, бык, которого он кормил, поил, выпасал, стал для старика как родной ребенок.
Довольный покупатель протянул руку за веревкой, привязанной к рогам. Старик потеребил в руках конец веревки, вздохнул:
— Знаешь, уважаемый, мне ведь этот бычок как родной сын был. Не позволишь хоть память о нем оставить? Вот эту веревку забрать? А я тебе… Да хоть вот эту опояску дам.
Якоб вздрогнул. Забрать хоть кусок от проданной вещи или позволить забрать что-то от купленной — примета очень плохая.
Народ в толпе не обратил внимания, а вот покупатель вздрогнул не хуже Якоба:
— Веревку забрать? Веревочку?
Он пристально взглянул в глаза старика. Попытался: глаза старика плотно завешаны волосами.
— Веревочку?! — внезапно взревел крестьянин-покупатель — Да ты же колдун!
Толпа ахнула.
— Думаешь, двадцать лет прошло, так никто ваших колдовских штучек не помнит? Когда на рынке продают быка или лошадь, а потом на память просят веревку или уздечку?
Старичок продолжал молчать, теребя веревку. Покупатель разорялся:
— Пожалеешь, отдашь. А потом ведешь купленное домой, а конь — порск! И в ворона превращается! Ни денег, ни коня!
— В ворона, говоришь? — неожиданно скрипучим голосом — так говорила бы ожившая деревяшка — промолвил старик.
Толпа закричала и шарахнулась.
Только что, вот только что на утоптанной площадке стоял огромный спокойный бык и маленький старик. И — раз! Бык и старик рассыпались тучей отчаянно каркающих ворон.
Только на землю упала золотая монета.
Хлопающие крыльями вороны взлетели вверх двумя стаями, соединились в одну и полетели, скрываясь за острыми крышами домов.
Если бы нашелся человек, проследивший за полетом стаи, то он увидел бы, как вороны слились воедино, превратившись в крупного черного ворона.
Ворон сделал круг над городом и вернулся обратно к рыночной площади. Уселся на коньке одного из домов и принялся наблюдать.
Сердце Якоба билось, колотясь о ребра. Ладно вчерашняя рыжая ведьма, в конце концов, он не видел, как она колдовала. Но здесь только что на его глазах совершилось самое настоящее колдовство!
Другие люди в толпе молчали, чувствуя то же самое.
— Эй, — сказал кто-то в толпе, — а ведь этот парень с ними заодно!
Все повернулись к Якобу:
— К стражникам его!
Глава 5
— Ты колдун?
— Нет, господин.
— Ты колдовал на рынке?
— Нет, господин.
— Ты знаком с колдуном?
— Нет, господин.
— Ты другие слова знаешь, кроме «нет, господин»?
— Да, господин.
— Ты издеваешься надо мной?!
— Нет, господин.
Вольфганг Шнайдер понял, что хочет убить этого невозмутимого мальчишку, сидящего на табурете в каморке городской стражи и односложно отвечающего на вопросы.
Труд дознавателя городской стражи на первый взгляд прост и понятен: допросить задержанного, решить, к чьей юрисдикции относится преступление: городской стражи, если это, скажем, нарушение общественного порядка, королевского суда, если это фальшивомонетничество или оскорбление величия, церковной епархии, если это колдовство или связь с демонами.
А что делать сейчас? Вот этот мальчишка? Он колдун? Извините, а есть свидетели? Свидетели-то есть, но все рассказывают про быка, превратившегося в ворон, а мальчишку никто не видел. Не удалось даже найти того, кто закричал, что парень заодно с колдуном. Кричавший растворился в толпе, словно ложка меда в кипятке.
— Ты не колдун?
— Нет, гос… Я не колдун, господин.
Якоб понял, что его смерть находится слишком близко и лучше ее не звать.
— Тогда что это?
На стол перед парнем с грохотом упал шнурок, сорванный с его шеи при задержании.
— Что это?
Толстый палец дознавателя уткнулся в предметы, висящие на шнурке. Сросшиеся орехи, девять сухих горошин из одного стручка, серебряный грош королевы Хельги, деревянный образок святой Карины, волчий зуб, обугленный сучок…
Якоб поднял взгляд:
— Это мои талисманы, господин.
— Талисманы? И еще говоришь, что ты не колдун, зелень красная?!
— Нет, господин.
— Что «нет»?
— Такие талисманы есть у каждого крестьянина в Нассберге, господин. Я не колдун, господин.
— У каждого… Откуда ты только такой взялся?
— Из Черного Холма, господин.
— Это где ж такое?
— Здесь неподалеку, господин.