Из-под кожуха пистолета внезапно повалил дым. Пока Мордайн возился с настройками, здоровенный повстанец замахнулся на него шестом с фрагментом каменной кладки на конце. Ганиил быстро дернулся назад, и обломок просвистел в дюйме перед его лицом, а затем вернулся по дуге, словно маятник. На этот раз дубина пронеслась над головой дознавателя, который поскользнулся и рухнул навзничь, к счастью, удержав многозарядник. Когда противник вырос над ним, Мордайн навел пистолет обоими руками и нажал на спуск. Оружие взвизгнуло и отключилось. Мятежник ухмыльнулся, и в тот же миг выпущенный сзади болт-заряд пробил ему череп.
— Я говорил тебе не останавливаться, герцог! — рявкнул Кригер, протягивая руку. — Мы…
Из его горла вырвалось острие, забрызгав Ганиила кровью. Глаза телохранителя сначала повернулись вниз, в направлении зубца, торчащего из шеи, а затем вновь уставились на Мордайна, будто шарики из раскрашенного стекла. В них не было ни страха, ни даже изумления или боли, только абсолютное непонимание. Ошеломленный дознаватель увидел, как Кригер пытается пожать плечами. Затем острие выдернули обратно, и серый человек повалился в небытие.
«Всегда ли ты был мертв внутри? — не мог понять остолбеневший Ганиил. — Или нечто сделало тебя таким?»
Мордайн метнулся в сторону, когда убийца Кригера, одноглазый рыбник, ткнул в его сторону скользким от крови гарпуном. Сделав лихорадочное обманное движение, дознаватель схватил зубец и толкнул оружие от себя. Застигнутый врасплох противник поскользнулся, выпуская древко из рук. Вопя святые сквернословия, будто одержимый, Ганиил начал размахивать гарпуном, держа его за наконечник и пытаясь не подпустить изменников.
С завывающим боевым кличем мимо него прыгнул Арманд Узохи, размахивавший мачете с тяжелым клинком, словно помешанный танцор. За ним последовала горстка Акул, один из которых по пути остановился возле Мордайна и дернул его за собой. Оглянувшись по сторонам, дознаватель увидел, что преследующая орда почти настигла их. Мания, подстегивающая это море диких, искаженных лиц, не имела ничего общего с идеалами Единения.
«Тау никогда не поймут нас, — однажды заметил Эшер. — Они не смогут, потому что им недоступны глубины нашего безумия».
— Инквизитор! — гаркнул Узохи. — Мы должны уходить!
Капитан излучал насилие, его заостренные зубы покрывали кровавые пятна.
«Кригер хотя бы не наслаждался убийствами», — неопределенно подумал Ганиил.
Уджурах перескочил через стену вокзального комплекса и распластался в снегу, выискивая по звукам часовых. Он слышал, как звери-жертвы что-то бормочут в отдалении, но поблизости никого не было. Предсказуемо — все они слетелись к главным воротам, привлеченные лишь явной угрозой.
«Какими же тупыми бездумными глазами они видят, и, видно, сами же таковы, — насмешливо подумал Горькая Кровь. — Их мысли такие же плоские и бледные, как и их лица!»
Покинув улей, он припустился через лед и сделал круг, зайдя к месту назначения сзади, как и наставлял Пустой. В кои-то веки он радовался зову хозяина, поскольку без него пропал бы, поглощенный белой пустотой. Не высовываясь, Уджурах пробрался к зданию впереди, отыскивая громадный механизм, который обрисовал ему повелитель.
Тьерри Хизоба собрался с духом и вернулся к воротам, где ждал великан в длинных одеяниях, нависавший над Акулами подобно предвестнику лиха из старых историй. Лицо незнакомца скрывалось под капюшоном, но он, очевидно, наблюдал за дорогой в улей, не обращая внимания на отбрасываемую им тень. Казалось, что ей не затронута только лейтенант Омазет, но жрица и сама была созданием мрака.
— Я запер арестанта, — доложил Хизоба, — а Железнопалый пробудил машинный дух поезда.
— Они идут, — произнес серый гигант. Его голос резонировал со свистящими металлическими нотками, несомненно, из-за какого-нибудь шлема, но при этом был удивительно мягким. Совсем не такого тона сержант ждал от космодесантника, ведь незнакомец совершенно точно не мог быть никем иным.
— Я ничего не вижу, — сказала Омазет.
— Мой глаз видит вернее, чем оба твоих, — ответил великан.
Ганиил бросился за очередной угол и внезапно оказался снаружи купола, вбежав прямо в кусачую пасть метели. Впереди он различил темное пятно вокзала, всего лишь в нескольких сотнях метров от себя. Узохи оставался рядом с дознавателем, но другие Акулы сгинули, пожранные гештальтной тварью за спиной беглецов.
«Она последует за нами на лед, — ощутил Мордайн, — и дальше в преисподнюю».
Когда защитники станции появились в зоне видимости, он услышал, как Арманд выкрикивает пароль. Часовые были всего лишь размытыми набросками на фоне белого вихря, причем неудачными, посколько один из них казался невозможно высоким. Пока Ганиил пытался разобраться с этой аномальной фигурой, остальные начали стрелять. Лазразряды и сплошные заряды с шипением проносились мимо него, оставляя парящие инверсионные следы в пурге. Оглянувшись, дознаватель увидел, как падают передние ряды толпы, но остальные неслись вперед, безразлично — бесчисленно — разворачиваясь из улья, словно тело змеи.
«Даже если мы доберемся до состава, Дракон Высходда нагонит нас…»
А затем позади него взорвалось маленькое солнце, окутав рой языками пламени и обезглавив змия. Ударная волна швырнула Мордайна вперед, и он, врезавшись в лед с силой, крушащей кости, неловко прокатился в сторону тьмы.
У него горела спина! Ганиил отчаянно перекатился по снегу, крича от боли в расколотых ребрах. Хрипло вдыхая грудью, полной разбитого стекла, он сплюнул кровью на лед. Перед мутным взглядом дознавателя проковылял Узохи; капитан завывал от боли, пытаясь сбросить пылающую шинель. Затем Мордайн услышал другие, более яростные вопли, когда из дыма вырвалась стая уцелевших мятежников. Их плоть обуглилась, но жажда убийства в глазах не потускнела.
«Ты был прав, Эшер, — подумал Ганиил. — Когда мы падаем, то падаем жестко».
Взрывной механический рев вдруг заглушил ветер, и проклятых разорвало на куски. Оторопевший дознаватель обернулся и увидел великана в длинных одеяниях, шагающего к нему. Гигант держал тяжелый болтер Акул, как смертный человек — винтовку. Поворачиваясь в поясе, воин косил предателей с грубой эффективностью. Рухнув возле жнеца, Узохи мельком заметил его лицо под капюшоном.
— Дедушка Смерть пришел за нами! — заорал капитан. Мордайн не мог понять, ужас или восторг двигали ивуджийцем, но в этом крике он услышал треск, с которым разорвалась последняя нить истрепанного рассудка Арманда.
Тогда незнакомец встал над Ганиилом, и дознаватель понял, что Узохи не ошибся, поскольку это была смерть во плоти. Ветер сорвал капюшон великана, обнажив стилизованный бронзовый череп, глазницы которого слились в единый темный проем. В этом углублении пылал хрустальный шар, укрепленный прямо над перемычкой носовой впадины; он даровал предвестнику облик циклопа.
— Калавера, — прошептал Мордайн, зная, что иначе быть не может.
Пепел
Когда пылающий ад поглотит себя, опустись на колени и просей пепел, ибо там ты найдешь Истину.
Сломленный человек открывает глаза, когда его заносят на станцию. Его почти захлестывает ужас, когда он видит состав, припавший к рельсам магнитоплана, поскольку вагоны напоминают колоссального змея — и разве не змей охотился за ним всего лишь мгновения назад? Но затем мужчина вспоминает, что мстительный змий состоял из плоти, а этот сверкает ярким серебром. Он даже вспоминает, что таких змиев называют «Цепными Поездами», поскольку они связывают в единую цепь якорные ульи Облазти. И тогда он вспоминает ещё и то, что не может дышать, и ужас возвращается, усилившись вдвое, когда человек начинает захлебываться собственной кровью.
— Он будет жить? — спрашивает женщина с лицом-черепом, когда мужчина ускользает прочь…
Он присоединяется к гроссмейстеру Эшеру в корабельном карцере «Скрытого глаза», флагмана Дамоклова конклава. Наставник привел его туда, чтобы посмотреть на узника-тау, захваченного в самом конце Крестового похода. Это высокое, тонкое почти до скелетной худобы существо, которое повелитель называет «эфирным», представителем правящей касты чужаков. Создание взирает на мужчину через стеклянные стены камеры, изучая его, словно он — заключенный, а ксенос — тюремщик. Неподвижность тау, записанная в крови, придает ему облик сюрреалистичной статуи, вытянутой пародии на человека, созданной для воплощения абсолютной безмятежности. Или превосходства.