— Быстрый и богоподобный бегун!.. — Он находился так близко, что Главкон мог уловить восточный акцент. — Да дарует тебе Всевышний свои крылья!
Услыхав голос азиата и нахмурясь, Ликон повернулся к нему, тот ответил на жест сдержанной улыбкой. Напряжённое до предела воображение афинянина усмотрело в этом поступке доброе предзнаменование. По какой-то причине ему вдруг вспомнился спасённый им от неприятностей восточный парнишка и присланный таинственным незнакомцем браслет. С чего это гость с Востока ободряет его? И найдёт ли он вообще когда-нибудь ответ на эту загадку?
Пропела труба. И азиат, и его пожелание, и всё остальное, чего не было на бурой беговой дорожке, исчезли из памяти Главкона. Упала верёвка, и трое бегунов бросились вперёд.
Они летели, легко и быстро ступая по песку, а блестящие от масла руки вычерчивали свой собственный ритм. Им нужно было сделать два круга по стадиону, поэтому никто не спешил вырываться вперёд. Все трое держались вместе, пока мантинеец не начал свой опрометчивый рывок у нижнего столба. Он чуть оступился, но за то мгновение, пока он сумел вернуть себе уверенность, соперники, словно две стрелы, промчались мимо. А потом произошло неизбежное: более длинноногий Ликон сумел повернуть первым. И возглавил забег… Афинянин отстал от него на целый локоть. Стадион взревел. Люди кричали, подбрасывали вверх одежду, махали руками, обращались за помощью к богам, кричали бегущим:
— Быстрей, сын Конона, быстрее!
— Слава Кастору, Спарта, жми!
— Борись, мантинеец, у тебя ещё есть последний шанс!
— Поворот, афинянин… Обойди его, у поворота и оставь позади циклопа!
Тем не менее у второго столба впереди был по-прежнему Ликон, и в обратную сторону оба побежали как Одиссей за Аяксом, ступая так, как сказано Гомером: «Следом в следы ударял он прежде, чем прах с них ссыпался, и дыханье своё изливал на главу Оилида». На следующем повороте мантинеец устало пыхтел позади. Ликон по-прежнему возглавлял бег, и вновь забушевали восторженные голоса. В шести сотнях ступней от него судьи выстраивались в линию, на которой лакедемонянина Ликона ожидали победа и слава.
А потом все вдруг притихли. Главкон пригнул плечи к земле и напрягся, откинув голову и подставив лицо под лучи солнца, золотившего и без того золотистые с рыжинкой волосы. Одним прыжком он настиг соперника, и весь стадион вскочил на ноги. Столь же быстрым движением узловатый кулак спартанца ударил в сторону. Смертоносный удар лишь чуть-чуть не попал в цель, но тем не менее он был нанесён. Старший из судей недовольным тоном обратился к глашатаю, однако никто не смог бы расслышать его в душераздирающем гвалте. Так локоть к локтю оба претендента набежали на верёвку. Она упала, подняв целое облако пыли. Глашатаи и судьи бросились навстречу друг другу. А потом, после затянувшейся, мучительной паузы под общий рёв стадиона, старший из судей выступил вперёд, в ещё не улёгшееся облако пыли, требуя молчания:
— Бег выиграл Главкон-афинянин. Спартанец Ликон второй. Мерокл из Мантинеи оставляет соревнования. Главкон и Ликон, победившие по два раза, будут бороться за победу в пентатлоне.
Люди воздели руки к небу, обращаясь к своим любимым богам, давая им торопливые и безмолвные обещания принести в жертву гусей, свиней, треножники и даже быков, если только бог укрепит десницу их любимца. Впервые взоры обратились к высокому гномону[18], находившемуся возле судей… Короткая тень шеста говорила, что утро уже заканчивается. Торопливые остроконечные палочки для письма выводили на дощечках последние пари. Умолкли самые отъявленные из болтунов. Тысячи глаз обращались то к красавцу афинянину, то к могучему спартанцу. Все шансы, как понимали охваченные беспокойством сердца, были на стороне привыкшего к победам гиганта, однако, твердила истинно эллинская душа: «боги не допустят, чтобы такой красавец был побеждён». Полуденное солнце свирепо метало вниз дротики лучей. На стадионе воцарилось озабоченное молчание, лишь изредка нарушаемое предложениями очередного разносчика, втискивавшегося в толпу с чашами и кувшинами кислого вина. Наступила долгая пауза. Тренеры вновь выступили вперёд и посыпали тела обоих бойцов пылью — чтобы руки не скользили при захватах кисти. Пифей окинул проницательным взором лицо своего ученика.
— Хорошее начало — половина дела, мой мальчик, но самая свирепая битва у тебя ещё впереди, — проговорил он, пытаясь прогнать собственные опасения.