Почва Скалы нага, и голодная коза не отыщет на камне даже травинки. Склоны круты, так что можно выдержать без войска любую осаду. Скала властвует надо всем вокруг. Тот, кто стоит у западного края её, увидит и обдутый ветрами Пникс, и бурую равнину вокруг города, и игривое море, резвящееся за гаванями Пирея и Фалерона, и серые острова, разбросанные по глади Эгейского моря, и дальнюю, похожую на купол вершину Акрокоринфа. Повернувшись вправо, он увидит корявый холм Ареопага, Дом Эриний и тесно сомкнувшиеся городские домики. За ними горы, ущелья, равнина, где золотая, где бурая, где зелёная, а позади всего вздымается Пентеликон Могучий, сверкая белоснежной вершиной, увенчанной не зимними снегами, но искристым мрамором. Посмотрев налево, он видит неровный гребень Гиметта, словно бы вышедший из-под рук титанов, пристанище одних лишь коз и пчёл, да и нимф с сатирами.
Вид этот остался почти неизменным с той поры, как первый дикарь поднялся на вершину крепости Кекропса и назвал её своим домом. Не изменится он и когда исчезнет земля и высохнет океан. Меняется человеческое жильё, воздвигаются и рушатся храмы, но красные и серые камни, прозрачный, как хрусталь, воздух, сапфировое море дарованы богом и потому не ведают изменений.
Главкон вместе с Гермионой поднимались наверх, чтобы принести свою благодарность Афине за одержанную на Истме победу. Атлет уже восходил на Акрополь во главе увенчанной миртовыми венками процессии, чтобы воздать положенную хвалу, однако жены тогда с ним не было. Теперь им предстояло предстать перед богиней вместе. Шли они рядом. Стройная Хлоэ семенила за госпожой с зонтом в руках. Старый Манес нёс бескровную жертву, однако сердце Гермионы твердило ей, что без слуг было бы лучше.
Много дружелюбных лиц видели они, много выслушали дружеских слов, пересекая Агору в самый разгар её утреннего оживления. Главкон отвечал на каждое приветствие своей неотразимой улыбкой.
— Каждый афинянин — друг нам! — отметил он, когда возле изваяний тираноубийц, находившихся на верхнем краю площади, поклонился серьёзный член городского совета, а старая торговка хлебом ненадолго оставила прилавок, чтобы сказать обоим какую-то любезность.
— Твой друг, — поправила мужа Гермиона. — Это не я победила в пентатлоне.
— Ах, макайра, самая лучшая и дорогая, — ответил Главкон, глядя на лицо жены. — Разве сумел бы я добиться победного венка, если бы дома, в Элевсине, меня не ждал лучший венец? Сегодня я счастливейший из всех смертных. Ибо боги, не скупясь, наделили меня своим благословением. Я больше не опасаюсь их зависти. У меня есть верные друзья — Кимон, Фемистокл и самый ближний из всех Демарат. Мне дарована истинная любовь — как Пелию и Тетис, Анхизу и Афродите… Только я счастливее их, ибо моя золотая Афродита живёт не на Олимпе, не на Пафосе, не прилетает ко мне с Кипра в запряжённой голубками колеснице, а живёт со мной.
— Тихо. — На губы его легла лёгкая ладонь. — Не надо сердить богиню, сравнивая меня с бессмертными. Мне довольно и того, что я могу поглядеть на солнце и сказать: «Главкон Удачливый и Добрый любит меня».
Молодая пара пересекла Агору, повернула налево от Пникса, кривыми улочками миновала корявую скалу Ареопага и наконец оказалась перед воротами в деревянном частоколе. За ними вверх уходила лестница — к цитадели, но не к прославленному в последующих поколениях Акрополю. Зданиям, находившимся тогда на Скале, предстояло через какой-то короткий год превратиться в обугленные руины. И всё же перед Главконом и Гермионой высился не какой-нибудь неказистый храм, а старинный «Дом Афины», прототип будущего Парфенона. И утренние лучи озаряли во всей красоте дорические колонны, фронтон, украшенный изваяниями. Белизну мрамора подчёркивали алые, синие, золотые краски. Ниже храма, на неправильной формы плато, выстроилась целая улица пожертвованных храму статуй богов и героев, вырезанных из камня или дерева либо отлитых в бронзе. Тут же находились многочисленные святилища и малые храмы, а также огромный алтарь, на котором сжигали быков. Рука об руку супруги дошли до бронзовых ворот храма. Старый жрец, выполнявший обязанности привратника, обрызгал их солёной очистительной водой из медного сосуда. Бронзовые двери закрылись, пропустив внутрь молодых людей. На мгновение они оказались как бы в полной темноте. А затем откуда-то сверху, от отверстия в мраморной крыше, навстречу вошедшим пополз неяркий лучик. И, словно бы проступив из туманного облака, на них глянул огромный лик древней богини, на котором застыла неизменная улыбка. У ног её на жаровне рдели алые угли. Главкон посыпал их благовониями, а Гермиона, склонясь над клубами дыма, опустила венок из лилий на колени изваяния. После этого её муж, воздев руки к небу, произнёс вслух молитву: