Андрей Бояров.
Тот самый мажор, сынок богатого папочки, который даже учился в закрытой школе. Его редко во дворе видели, но летом, он возвращался и отрывался на полную. Собирал в кучу всех кого хоть немного знал и закатывал тусовки в огромной квартире единственного на районе коттеджа, пока родители улетали на моря.
Напивался как свинья, употребляя все что возможно, и не выходил из этого коматоза по нескольку недель. Сменялись люди, приходили совершенно посторонние, пили его алкоголь, ели его еду, но ему срать было. Выродок. С ним постоянно терлись какие-то левые ребята, кто-то из нашего двора и откровенные наркоманы, которые ждали лета как манны небесной, чтобы затусить у Андрюши на хате и сторчаться к херам.
У него не было тормозов. Они слетали окончательно уже после третьего-четвертого дня загула, и отсутствовали вплоть до возвращения родителей, которые прокапывали сыночка и отправляли обратно в закрытую школу только для элиты.
К этому привыкли. С этим ничего нельзя было сделать. Папа всегда откупал сыночка, расталкивая взятки по карманам всех отделов милиции, чтобы его ребенка не трогали.
Наташа никогда там не была. Ни разу.
Никто точно не знает, где они встретились, но закончилось все тем, что Наташи не стало, осталось лишь крохотное письмо. Его передавали из уст в уста. Я запомнил дословно.
Глава 18
«Передайте Ксюше, что я всегда буду рядом. И пусть сейчас я совершу этот поступок, пусть помнит, что я всегда с ней»
Ни слова больше.
Это потом, угашенный мажор трепал языком налево и направо разбалтывая подробности того, что произошло. Он изнасиловал ее, зверски. Смеялся что целка и в упоротых соплях, гордо сообщал что обкончал с головы до ног.
«Во все дырки!»
Вскрытие показало, что девушка забеременела. И видимо Наташа на тот момент, уже об этом знала.
Не хотел думать, почему она совершила подобное, но краем мыслей понимал – не хотела стать обузой, не хотела рожать от насильника, не хотела жить с этими воспоминаниями. И убила себя. Встала на табуретку и, накинув петлю, просунула в нее голову.
Разбирательства были недолгими.
Весь город гудел от этой истории, все просили правосудия и даже готовы были на самосуд, но Бояров, науськанный отцом, все отрицал. И свою вину за самоубийство, и факт изнасилования и даже признался, что якобы врал всем, рассказывая подробности. ДНК тогда не делали, прямых доказательств не было, только поруганная девичья честь, которую никому не приписали.
Папаша раскидал взятки, списал сынка как недееспособного дурочка и, отправив в дурку, благополучно продал недвижимость и покинул стоявший на ушах город. На костре же гореть не хотелось.
Остались только Ба и Ксюша Рыбки. Валентина Петровна, кажется так ее звали… Но все звали ее Ба, и свои и чужие дети.
- Я знаю, что это из-за него. Я его видела.
- Что? – Повернулся, не веря своим ушам.
- Я его видела. Он терся у моего дома и ждал, а когда я возвращалась с работы, поймал у подъезда. – Она говорила ровно, но я видел, как стучит венка на шее, выдавая испуг. – Он рассказал мне тогда все. В подробностях. – Ксюша сморщилась, будто от боли и отвернулась к окну. – Рассказал, как насиловал ее. Как ему понравилось, и что он сделает тоже самое со мной.
Выдохнул, сбрасывая взрыв от желания прямо сейчас размазать ублюдка по стене, а Ксюша все говорила:
- Он говорил, что я расплачусь за ее долг, за годы, что он в дурке пролежал. Пьяный, грязный, с гнилыми зубами. Я тогда испугалась. Заорала так, что соседи выбежали, и он убежал, крича, что вернется.
У нее по рукам побежали мурашки. Огромные и колючие.
- Он будто ждал. Пришел через пару дней после смерти Ба. Я тогда ее только похоронила. Я вижу его иногда, он теперь везде мне мерещится, будто из-за угла выглядывает и тут же наброситься как подлый бешеный пес. И растерзает. И Наташа сниться, точнее то, что он с ней делал. Я хочу ее спасти, но у меня не выходит…. Не получается….
Поднялся с постели и набросил рубашку, лежавшую на стуле. Поправил брюки, надел носки и все это под немым взглядом Ксюши, которая, казалось, смотрела и не видела.
- Я до машины. Сейчас приду. – Вышел в прихожую, сорвал с крючка ключи, не сдержав злость, и вышел, несколько раз проверив, закрыл ли замок квартиры.
Уже в машине стучал кулаками по рулю, пытаясь выплеснуть хоть малую долю злости кипящей лавой внутри. Я в ярости был. За всю жизнь не был так зол, как сейчас.
Гандон! Уебок! Тварь!
Даже лицо его толком не помнил, но дали бы его сейчас – разорвал бы на тряпки, на лоскуты, избавляя мир от этого куска дерьма. Сломал бы его и заставил грязь под ногами жрать, проталкивая в горло. Мысленно уже слышал, как хрустят его кости, но лицо Ксюши, вставшее перед глазами, сбило пыл.