Дальше все происходило как в тумане. Свет, медперсонал, Ксюшино недовольное лицо, а потом прошел шок, и я увидел панический, животный ужас на ее лице. Ей было больно, но я не зная как помочь, метался из стороны в сторону, то шепча ей глупые неуместные нежности, то вытирая пот со лба, то просто массируя спину. Она кричала, стонала и не знала, как лечь, чтобы боль прошла. Я понимал, что крайне ее раздражаю, но отойти, сгинуть с глаз было выше моих сил.
Схватки становились все сильнее, отошли воды, и раскрытие было хорошим, чтобы начать. Меня колотило так, что стул подомной ходил ходуном. Я рассматривал ее, мечтая забрать всю боль, впитать ее, чтобы хоть ненадолго ей стало легче.
Она хваталась за меня ледяными пальцами и я видел, как бешено скачет ее пульс на мониторах, выдавая чрезмерную нагрузку.
- Давай, дорогая, тужься! - Командовала врач. - Ещё! - Ксюша сквозь плотно сжатые зубы тужилась, и капилляры в ее глазах трескались, наливаясь кровью. - Ещё маленькая! Давай, тужься!
Что-то было не так. Ей становилось все хуже, даже я, не будучи гинекологом, понимал, что роды затянулись. Слишком. Все не так. Не так как надо.
- Кесарим, срочно! Плод слишком большой, таз не раскрывается! Папочка, говорим с роженицей, отвлекаем, забалтываем!
Между ее лицом и животом повесили ширму, будто отрезая нас от происходившего. По трубке капельницы потекло обезболивающее, а я, выполняя команду, приподнял Ксюшино лицо, которое выражало крайнюю степень боли.
- Смотри на меня. Ксюш, смотрит на меня! Вот так, девочка, скоро все закончится, потерпи маленькая.
- Я не могу. - Прошептала пересохшими губами. - Антон, я не могу.
- Сейчас милая, сейчас. Ещё немного. - Заглянул за ширму, но ничего не увидел, все загораживали чужие спины медперсонала. - Скоро, совсем немного.
- Не могу. Прости. - Тревожно запикал какой-то аппарат, началась суматоха. Я смотрел на Ксюшу и видел, что она теряет сознание. Моя маленькая. Ее глаза практически не открывались и, прижавшись к ней лицом, сдернул маску, чувствуя, как ударил в нос запах крови и медикаментов.
Сердце рухнуло на пол и разбилось о каменный пол.
- Кого спасаем!? - Резко закричала доктор. - Мамочку или ребенка?!
Я смотрел на нее и не слышал, возвращаясь вниманием к побелевшему лицу моей девочке.
- Мамочку или ребенка?! - Строго спрашивала она, но звуча для меня как сквозь вату, в голове клубился дым, мешая осознать, что я ее теряю.
Я теряю ее.
Мою драгоценность, мою хрупкую нежность. Ее белые пальцы стали неестественно бледными, губы, словно обескровленные приоткрылись, но я не слышал дыхание. Оно исчезло.
А как же...
Ксюша? Ксюшаааа!
Не знаю, кричал ли на самом деле, но в горле саднило, словно от вопля, от дикого животного вопля, которым я хотел докричаться до нее. Чтобы услышала, чтобы не смела уходить!
Теплые пальцы в латексных перчатках опустились на мое плечо и сжали его, и вкрадчивый голос в последний раз спросил:
- Кого нам спасать?
****
Эпилог
Мишка топал ко мне на ходунках, не замечая разбросанных вокруг игрушек и весело хохоча. Он уже хотел ходить, но большой как медвежонок, сложно управлялся со своим весом, так и не научившись ползать.
У него уже начали прорезаться зубы, и бессонные ночи становилось все сложнее переживать. Поспать бы, хотя бы часок. А лучше два.
- Миш, а Миш, может баюбай? - Потряс перед сыном игрушкой, получая лишь новою порцию смеха. - Не, не хохотушка, а баюбай?
Может покормить его? Это должно помочь.
Сходил на кухню, привычно развел в баночке смесь и, поднимая своего богатыря их ходуль, включил над кроватью мобиль, сунув пищу в цепкие рученьки с крепкими пальчиками.
Мой сын.
Это стало понятно, только когда я взглянул на него. Миша смотрел на меня серо-голубыми глазами и внимательно, будто запоминая, рассматривал.
Даже не кричал, умиляя меня своим тихим характером. Упрямый, он лишь промолчал бы, забери у него игрушку, но стоило только отвернуться, как она у него в руках.
Мишка плюхнулся на подушку и присосался к бутылочке, рассматривая летящие облачка над головой и прислушиваясь к ненавязчивой музыке, что лилась из китайского спасения за тысячу рублей. Да хоть три, лишь бы помогала.
Я смотрел на темные завитки волос на его голове, чувствуя не с чем не сравнимый запах ребенка, и уложив его поудобнее, рассматривал длинные в маму реснички и мою ушную раковину.
Мишка кимарил и, в конце концов, его глаза совсем закрылись, а рот приоткрылся. Умилительное зрелище.