Наджибе пришлось хуже всех. Других женщин били, насиловали, а потом насильники отходили, давая им передышку. Однако мужчина, который взял Наджибу, оставался с ней. С ним не было женщины нуру, никто не смотрел и не смеялся. Он был высокий и сильный, как бык. Зверь. Покрывало прятало его лицо, но не его ярость.
Он схватил Наджибу за толстые черные косы и оттащил от остальных на несколько футов. Она пыталась встать и бежать, но он быстро оседлал ее. Она перестала биться, увидев его нож… блестящий и острый. Мужчина смеялся, разрезая им ее одежду. Она смотрела в его глаза – единственное, что было видно на лице. Глаза были золотисто-карие и злые, их уголки подергивались.
Прижав ее к земле, он достал из кармана устройство, похожее формой на монету, и поставил рядом. С помощью таких устройств люди следят за временем, за погодой, хранят в них файлы Великой книги. У этого был записывающий механизм. Открылся глаз маленькой черной камеры, со щелчком и жужжанием началась запись. Мужчина запел, воткнув нож в песок рядом с головой Наджибы. Два больших черных жука сели на рукоять.
Он раздвинул ей ноги и вошел в нее, продолжая петь. А между песнями произносил слова на языке нуру, которых она не понимала. Жгучие, жалящие, рычащие слова. Вскоре в Наджибе вскипела ярость, и она стала плеваться и рычать в ответ. Он схватил ее за шею, взял нож, направил его кончик прямо ей в левый глаз и держал так, пока она не унялась. Затем он запел громче и вошел еще глубже.
В какой-то момент Наджиба перестала что-либо чувствовать, потом оцепенела, потом затихла. От нее остались только два наблюдающих глаза. В какой-то степени она всегда была такой. В детстве она упала с дерева и сломала руку. Несмотря на боль, она спокойно встала, оставила испуганных друзей, дошла до дома и нашла мать, а та отвела ее к подруге, умевшей вправлять сломанные кости. Эта особенность поведения Наджибы бесила ее отца каждый раз, когда ее били за плохое поведение. Как бы он ее ни шлепал, она не издавала ни звука.
– У этого ребенка беспардонный алуши![1] – так отец всегда говорил маме. Но в своем обычном хорошем настроении отец хвалил эту часть Наджибы, часто повторяя: – Выпускай алуши на волю, дочка. Смотри и запоминай!
Теперь ее алуши – ее бесплотная сущность, способная заглушать боль и наблюдать, – вышла вперед. Ее мозг записывал все события, как то устройство у мужчины. Каждую подробность. Мозг отметил, что, когда мужчина пел, его голос звучал красиво вопреки словам песни.
Все длилось около двух часов, хотя Наджибе показалось, что прошло полтора дня. Она запомнила, что солнце прошло по небу, закатилось и снова взошло. Прошло много времени – вот что важно. Нуру пели, смеялись, насиловали, убили нескольких женщин. Затем ушли. Наджиба лежала на спине, одежда распахнута, истерзанный и избитый живот подставлен солнцу. Она прислушивалась к дыханию, стонам, плачу и, спустя некоторое время, услышала тишину. Она была рада.
Затем он услышала, как Амака кричит: «Вставайте!» Амака была на двадцать лет старше Наджибы. Она была сильной и часто говорила от имени всех женщин деревни.
– Все вставайте! – сказала она, спотыкаясь. – Поднимайтесь!
Она подходила ко всем женщинам по очереди и пинала их:
– Мы мертвы, но мы не станем умирать тут. Во всяком случае, те, кто еще дышит.
Наджиба лежала не шевелясь. Она слышала, что Амака пинает женщин и тянет их за руки. Она надеялась притвориться мертвой и обмануть Амаку. Она знала, что ее муж мертв, а даже если нет – он никогда к ней больше не прикоснется.
Мужчины нуру и их женщины сделали то, что сделали, не ради того, чтобы помучить и опозорить. Они хотели зачать эву. Такие дети – не плод запретной любви между нуру и океке и не ноа-океке, родившиеся светлокожими. Эву – дети насилия.
Женщина океке ни за что не убьет зачатое дитя. Она пойдет даже против мужа, чтобы сохранить жизнь ребенку в утробе. Однако обычай гласит, что дитя – это дитя отца. Эти нуру посеяли отраву. Океке, родившая дитя-эву, повязана с нуру своим ребенком. Нуру стремились разрушить семьи океке до основания. Наджибе не было дела до их жестокого плана. В ней не зародилось никакое дитя. Она хотела только умереть. Когда Амака добралась до нее, одного пинка хватило, чтобы Наджиба закашлялась.
– Наджиба, ты меня не обдуришь. Вставай, – сказала Амака.
Левая половина ее лица была сине-фиолетовой. Левый глаз заплыл и не открывался.
– Зачем? – спросила Наджиба одними губами.
– Потому что так надо, – Амака протянула руку.
Наджиба отвернулась.