Выбрать главу

Однако тема жертвоприношения при закладке здания содержит в себе и многое другое. На самом деле, как тема слова эксплицитно формирует сюжет масонской легенды, так тема жертвоприношения при закладке формирует его имплицитно и извне текста, наделяя его объективной мифологической мотивацией. Объективной по той очевидной причине, что формальный религиозный контекст легенды остается исключительно еврейским и монотеистическим, где невозможно даже помыслить о жертвоприношении при закладке здания. Однако кто-то должен умереть на строительстве Храма, поскольку жертвоприношение при закладке не было осуществлено [A(V) ← T(3) ← T(1)], и это мог быть только Хирам, поскольку он занимал центральное и исключительное положение Мастера Строителя и первосвященника тайного религиозного ордена [А(1,П) ← Т(3) ← Т(1)].

Это — объективность мифа, в котором происходит обращение времени, когда жертвоприношение, вместо того чтобы ознаменовывать начало строительных работ, совершается по их завершении. Но происходит также и смена ролей: жрец, проводящий обряд посвящения, сам становится жертвой в ритуале жертвоприношения при закладке здания [А(П) ← Т(1)][575].

Японская легенда (F) раскрывает внутреннюю, тематическую структуру нашей масонской легенды, помогая нам распутать клубок, в который запутались нити ее сюжета. Применяя элементарные методы сравнительной фольклористики, можно сравнить эти две легенды и показать, как некоторые моменты путешествия Хирама от жизни к смерти могут легко быть редуцированы к определенным мифологическим темам. Эти темы были затемнены (и почти забыты) в процессе трансформации архаичного и отжившего ритуала в зафиксированную в тексте масонскую легенду. В свою очередь, эта легенда заняла центральное место в «новом», более сложном ритуале. Центральный принцип трансформации ритуала в легенду можно сформулировать так: та часть ритуала, которая осознает себя (т. е. свою цель, мотивацию, ход и порядок совершения и т. д.), теряет это самосознание в легенде. Другими словами, то, что в ритуале совершается в соответствии с определенными хорошо известными общими правилами и следует определенному установленному традицией общему плану (общему в том смысле, что ритуал повторяется всегда, когда это необходимо, и любым, кто имеет право его совершать), в легенде просто происходит — не как элемент повторяющейся модели, но в данном месте, в данное время и с данным человеком, названным по имени. При этом жрец или жертва, участвующие в ритуале, становятся протагонистами сюжета легенды, а на место сознательной субъективности ритуала приходит объективность легенды или сказки, не осознаваемая ее героями.

Протагонист сюжета легенды либо не знает о подразумеваемом ритуале, либо знает о нем только частично, и мы можем восстановить связь его отсутствующего или частичного знания с ритуалом через посредство соответствующих тем[576]. Так, в легенде Хирам ничего не знает о жертвоприношении при закладке, хотя оказывается его жертвой. Но он знает Слово. Оно имеет отношение к другой теме и принадлежит к совершенно другому, масонскому Ритуалу, жрецом которого Хирам являлся. То, что советчик не сохранил про себя свое знание о жертвоприношении при закладке здания, стало причиной его смерти — так же как молчание относительно Слова в случае Хирама. Однако в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же ритуальным молчанием [Т(11)], которое в масонской легенде осознается, поскольку уже является частью нового ритуала, и которое представляет собой другую сторону или аспект знания ритуала. Как знание о жертвоприношении при закладке здания в японской легенде, так и знание Слова в масонской являются опасными не только в контексте своих соответственных сюжетов, но и сами по себе, вследствие своего эзотерического характера.

Здесь мы снова встречаемся с мифологическим феноменом амбивалентности или двойственности знания. Как уже было сказано, именно знание Слова [Т(10)] сделало Хирама Мастером Ложи [Т(10) → А(П)], а его молчание о нем убило его [T(11) → A(V),(VI),(VII)]. Его незнание [невинность Т(12) → А(Х)] о жертвоприношении при закладке здания, с одной стороны, маркирует его как принадлежащего другому ритуалу — и тем самым обозначает отвержение им языческого культа Мелькарта [С(XII)]; с другой же — это незнание символизирует то, что он является невинной жертвой этого культа [«перворожденным младенцем мужского пола», «жертвенным агнцем», С(Х11) → А(Х)], а убившие его злодеи объективно (т. е. не зная об этом) играют роль приносящих жертву в этом культе.

вернуться

575

Я думаю, что Т(3) и Т(4) пересекаются с темой «человеческого жертвоприношения как преступления» [Т(15)] — очень сложной мифологической конструкции, которая сочетает в себе как субъективный, так и объективный момент ритуала и преступления и их взаимозамену. Это, конечно, говорит о том, что миф осознает различие между профанной нормой и сакральным преступлением (см.: Gerard R. La violence et la sacré. Paris, 1972).

вернуться

576

Знание не является отдельной темой в мировой мифологии, поскольку оно лежит в основе всех остальных тем, служа общим фактором или общим знаменателем почти в каждом мифе. То, что происходит с протагонистом в мифе или легенде в связи со знанием (или его отсутствием или недостатком), и составляет мифологическую тему.