Более того, термины «подмастерье», «мастер» и «работа» в таких увещеваниях Старой и Готической Конституций, как «подмастерье должен быть честен по отношению к своему мастеру», «он не должен развратничать» или «он должен хорошо исполнять свою работу», стали частью символического аппарата, отделенной от своего первоначального этического контекста. В прошлом мастер строитель на месте строительства и Мастер в Ложе был не просто одним и тем же лицом, но и одной и той же вещью. Но после того как Ложа абстрагировалась от возведения зданий и последнее было перенесено в нее в виде символа, реальное место строительства стало волновать Ложу в той же мере, как реальное поле сражения или парламентские выборы, хотя франкмасоны как отдельные личности, находясь вне Ложи, могли быть весьма озабочены этими вещами и вовлечены в них. То есть, абстрагировавшись от строительной профессии, франкмасонство абстрагировалось и от разврата, нечестности, пьянства и т. п. действительного строителя. Намного более важным, однако, является то, что (по крайней мере, в принципе) развратничающий строитель, войдя в Ложу, становится равно абстрагированным от своей строительной профессии и от своего разврата. Таким образом, франкмасонство, будучи внутри себя социальным, сумело остаться в целом свободным от различных социальных реальностей своих отдельных членов, а также, до некоторой степени, от реальности окружающего общества.
Это, конечно, слишком просто и обобщенно, чтобы быть совершенной правдой (впрочем, как любое социологическое обобщение), но это истинно в той мере, в какой общество в целом реагирует на социальную, политическую и религиозную невовлеченность франкмасонства. А реакция его крайне амбивалентна: его раздражает невовлеченность масонства, которое оно осуждает за его несерьезность, в то же время подозревая, что оно должно иметь некую злонамеренную и антисоциальную вовлеченность: ведь ни один социальный институт не может быть на самом деле безразличен к обществу. Здесь можно задать любопытный вопрос: повлияло ли в этом отношении на самосознание масонства восприятие масонства внешним миром как чего-то абсолютно несерьезного? Очевидно, да — особенно если принять во внимание, сколь искусны англичане в превращении серьезных вещей в несерьезные, и наоборот. Но кто сказал, что все это несерьезно? Определенно не сами масоны, поскольку они обычно воспринимают свою масонскую деятельность совершенно всерьез. Однако это отражалось в их отношении к обвинениям со стороны и ни в коей мере не было показательно для их отношения к себе. Эта проблема была сформулирована, хотя и несколько в ином ключе, итальянским герменевтом Франко Миккелини-Точчи и моим другом масоном Джеффри К.: фокус масонства — это его Ритуал, который, в отличие от основных ритуалов католической церкви или англиканской, никак не связан ни с ходом событий в мире, находящемся за пределами масонства, ни с жизнью самих масонов за пределами их лож. Все дело — в игре, а не в команде или клубе, ни даже в том, чтобы получить некий результат, имеющий значение за пределами самого Ритуала, в то время как воздействие основных христианских ритуалов не ограничивается пространством церкви или даже индивидуальной жизни прихожан. С догматической точки зрения любой христианский ритуал объективно благотворен не только для тех, кто ходит в церковь, но для всего мира. «С точки зрения общества любой ритуал оправдан своим положительным воздействием на сообщество, которое поддерживает, культивирует и сохраняет традицию, или, по крайней мере, положительным воздействием на тех, кто осуществляет этот ритуал, — говорит Жюль Ломбард, самозваный Великий Мастер одной из схизматических Французских Лож, и продолжает: — Настоящий масонский ритуал не имеет и не может иметь такого социального воздействия даже на самих масонов».