Однако запущенный самим Сталиным и ранее обкатанный чекистами на четырех тысячах «троцкистов» и «зиновьевцев» чудовищный механизм охоты за «врагами народа» уже жил по своим собственным истребительским законам. В соответствии с ними – и при общенародном, можно сказать, энтузиазме – волна репрессий с фантастической быстротой распространилась и вглубь, и вширь. Так что Сталину, выпустившему в очередной раз этого «злого джина из бутылки», только и осталось, что привычно возглавить движение «бдительных масс». В результате «лавина» всеобщей ненависти, подозрительности и исполнительского психоза сначала поглотила «вредоносную верхушку». Потом накрыла уже более многочисленный отряд «их скрытых пособников». Затем взялась за «нерадивых судей», в одночасье тоже оказавшихся нежелательными свидетелями и даже «пособниками».
В конце концов стали брать просто так, для плана… Вместе с военными в чекистских «воронках» повезли арестованных изобретателей, конструкторов, инженеров – создателей передовой военной техники.
Уцелеть в этой чудовищной молотилке можно было лишь по воле случая. Особенно когда к везению подключалась еще и личная находчивость. Юрий Витальевич Примаков – сын расстрелянного комкора, многое в период «реабилитанса» узнавший из уст уцелевших сослуживцев отца по червонному казачеству, рассказал мне о генерале Сергее Борисовиче Козачке. Тот и после Гражданской остался в кавалерии, где одно время служил под началом у верного «ворошиловского стрелка» Щаденко. Потом их пути разошлись. В самый разгар репрессий Казачок уже был командиром дивизии. А Щаденко – зам. наркома Ворошилова по кадрам. И вот вызывает Щаденко комдива, с которым у него вообще-то были хорошие отношения, и говорит:
– Слушай, Сергей! Вот на тебя пришел донос, что ты служил у Примакова. Верно?
– Верно. Служил. Я ж – червонный казак. Щаденко:
– Ну а что ты на допросе-то скажешь?
– А что я скажу! Скажу, что сначала служил у Примакова, потом у тебя служил, у Щаденко…
Щаденко:
– Вот сукин сын! На тебе направление и вали на Дальний Восток. Чтобы твоего духу к утру не было…
Казачок мгновенно понял, чем дело пахнет. Скоренько собрался – и на другой край страны. А там у чекистов и на «своих-то» уже рук не хватало. В общем, забыли про Казачка в суете расстрельных дел…
В обратном направлении – с Дальнего Востока на Запад – «потерялся» от компетентных органов генерал Николай Эрастович Берзарин. До конца 30-х он блестяще командовал стрелковым полком в Особой Дальневосточной армии (ОКВД), участвовал в боях с японцами близ озера Хасан ( 1938 г .), за что получил орден Красного Знамени и очень скоро был выдвинут комбригом. Однако в самом начале 40-го года из-за неважного состояния здоровья старшей дочери (дальневосточный климат оказался ей вреден) написал рапорт и был срочно переведен в Прибалтику. Вот этот-то перевод и сыграл роль счастливого случая. Потому что к данному моменту все армейские учителя и начальники комбрига, начиная с командующего ОКВД Блюхера и кончая непосредственным командиром, героем Гражданской войны Федько, тоже, по несчастью, поучившемся в Академии германского Генштаба, оказались «врагами народа». Да и на самого Берзарина все у того же зам. наркома обороны Щаденко уже давно ждала своего часа убойная бумага от полковника «И» (в архивном документе чья-то ответственная рука деликатно вымарала остаток его фамилии). В ней любовно засекреченный аноним сообщал, что комдив «защищал людей, впоследствии уволенных из РККА, идя вразрез с мнением политаппарата». В те времена комдивов и комбригов в расход отправляли и не за такое. Однако Берзарину повезло. Срочная, за восемь тысяч километров переброска с запада на восток, а затем разразившаяся в одночасье война выхватили комбрига из-под стылого чекистского ока…
А вот история еще одного собеседника Юрия Примакова.
Генерал-лейтенант Батороль Степан Федорович тоже когда-то участвовал в дерзких рейдах червонного казачества по белым тылам. Во второй половине 30-х – уже комдив – Батороль возглавлял целое авиационое соединение.
Юрий Примаков: «Спрашиваю Степана Федоровича, как у Вас в 1937-м сложилась судьба?
Он говорит:
– Мне так повезло, Юрко! Так повезло! Я в Москве служил, в наркомате обороны. Отца твоего уже взяли. Наших, из червонных казаков которые, тоже почти всех похватали. Ну, думаю, вот-вот моя очередь подойдет. А тут вдруг срочный вызов в Ленинград. Так, думаю, вот меня там и загребут, как всех… Переведут. И загребут. Но приказ есть приказ. Я летчик – сел за штурвал. Самолет, слава Богу, в районе Бологого терпит аварию. Свалились более или менее удачно. Я только ногу сломал. Месяц лежу в горбольнице. Выписываться не тороплюсь. Мне ни к чему. Пока лечился, пока выписывался, то-се. Вижу: волна спала. Наверху дальше пошли, а на Лубянке закрутились. Словом, повезло мне… »
Вот так! Попал в авиакатастрофу, чудом остался жив, ногу сломал. И при всем при том, оказывается, «повезло».
А как же? Ведь очень многим даже такого «везения» не досталось. Характерное на этот счет свидетельство можно обнаружить в воспоминаниях маршала С. Бирюзова: прибыв после окончания академии по распределению в 30-ю Иркутскую дивизию, он с изумлением обнаружил в кабинете комдива… старшего лейтенанта. Оказалось, что все старшие офицеры дивизии арестованы. По этой причине командование по боевому расписанию вынуждены были принять командиры рот и отделений штаба.
И это тогда, когда в воздухе уже попахивало порохом. Сталин потом кивал на «внезапность нападения», сваливал на разведку, которая «проспала». Но Гитлер подписал директиву о ведении войны против СССР по плану «Барбаросса» в середине декабря 1940 г . А уже через полтора месяца довольно обстоятельная информация о главных положениях этого плана, добытая берлинской резидентурой советской разведки, поступила в Москву. Потом в течение всей первой половины 1941 г . она детализировалась, дополнялась и многократно перепроверялась другими источниками. В архивах эти разведданные хранятся вместе с данными по рассылке, где имя Сталина, естественно, стоит первым. А на некоторых есть и написанные рукой Вождя резолюции, из которых следует, что читать-то их он читал, да только посылал источники – процитируем один из его автографов в смягченном варианте – к «такой-то матери». По этой реакции видно, как Сталина выводило из себя все, что противоречило его же непоколебимой вере в свое умение предвидеть, хитрить, выжидать и внезапно нападать.
Только с кем он собирался нападать, после того как столь славно потрудился на ниве «пропалывания» армейских рядов?
Получалось, что вермахт еще только готовил боевое соприкосновение с Красной Армией, а она уже потеряла пять первых маршалов. А за ними 643 человека из высшего командного состава – большинство командующих округами и флотами, членов военных советов, командиров корпусов. Наконец – все с той же нелегкой генсековской руки – отправили в небытие сотни и даже тысячи командиров частей, многие из которых, между прочим, не только овладели тактикой стратегической обороны, но и были вполне подготовлены к маневренным наступательным действиям.
Потом, уже после Победы в Великой Отечественной войне, ученые поклонники Вождя будут взахлеб расписывать мощь десяти знаменитых «сталинских ударов» по врагу. Но стыдливо умолчат о самом первом, наиболее опустошительном – по собственной армии. Другие, претендующие на большую объективность историки, не преминут вспомнить, что, спохватившись, Сталин лично притормозил процессы, обвинив наркома внутренних дел Ежова и его подручных «во вредительском перегибе». Но на кого же еще он мог спихнуть собственную вину, как не на своего недавнего любимца и его опасно опьяневший от большой крови аппарат? Да и что это меняло в уже содеянном?