— Поймали-поймали. Как, ты сказал, его фамилия? — перебил Прохоров.
— Так… Лещинский, — сержант, похоже, обиделся на невнимательность сыщика.
— А какая фамилия отправителя была в телеграмме?
Меньшиков наморщил лоб, потом для верности достал бумажку:
— Владимиров.
На лице Прохорова появилось заинтересованное выражение.
— А ты его об этом не спрашивал? Ну, почему он другой фамилией подписался?
По паузе было видно, что сержант расстроился.
— Виноват, товарищ старший лейтенант, как-то из головы вылетело…
— Ладно, сержант, слушай сюда… — намеренно властный полушепот Прохорова заставил сержанта вытянуться во фрунт. — Сделаем так…
Теперь в купе Полосатого постучал проводник. Едва парень открыл дверь, как проводник, извинившись, указал на Прохорова:
— Вот товарищ поедет с вами до Москвы.
Николай поздоровался из-за спины проводника. Тот, повернувшись к сыщику, со всей любезностью зачастил:
— Располагайтесь, пожалуйста. Постель брать будете?
Прохоров отрицательно покачал головой.
— Чаю не желаете?
Прохоров заговорщицки взглянул на парня и слегка подмигнул:
— Чуть позже, товарищ проводник.
Понимающе кивнув, проводник закрыл дверь. Николай снял плащ, повесил.
— Ну, молодой человек, будем знакомы. Николай, — протянул он руку.
Парень ответил вялым рукопожатием:
— Леонид.
«Чем-то он расстроен или встревожен», — Прохоров сел напротив парня. Тот сидел одетый на заправленной постели и читал журнал «Огонек». Лицо его было полузакрыто обложкой с весело улыбающимся сталеваром, держащим в руках какую-то железяку. Прохоров когда-то знал, как она называется, но забыл. На столике перед пассажиром стоял стакан с недопитым чаем. Порывшись в карманах плаща, Прохоров достал свежий номер «Известий».
— В Москву едете? — задал он стандартный вопрос попутчика. Парень, не отрываясь от журнала, кивнул.
— По какой надобности, если не секрет?
— Я по линии потребсоюза, — коротко бросил пассажир.
«Ишь, какой неразговорчивый. Сейчас мы тебя растормошим», — задорно подумал Николай.
— Так мы с вами, почитай, коллеги. Я тоже по этой части раньше работал. А откудова будете? — он решил сыграть роль простоватого чиновника районного масштаба, полжизни проведшего в командировках и которого хлебом не корми, а дай поговорить обо всем и ни о чем конкретно.
— Из Минска, — парень отвечал нехотя, показывая, что не расположен к пустопорожней болтовне. Но Прохоров не отставал:
— Ой, хороший город. Я, когда в заготзерне работал несколько лет назад, был у вас там в командировке, — Прохоров почувствовал, как парень внутренне напрягся. — Вокзал-то будут расширять или как?
— Уже начали, — уверенно ответил попутчик.
— Стройка у вас большая намечалась, по всему видать. Это хорошо. Особливо в центре мне понравилось, ну там, площадь Ленина, Советская улица, другие. В кино нас водили, как он, этот кинотеатр-то, прозывается, запамятовал? «Червонная…» Как это?
В глазах у парня мелькнула еле заметная неуверенность, сменившаяся облегчением.
— А, «Червонная зорка». Хороший кинотеатр.
Прохоров решил немного отпустить и, подделываясь под белорусский говор, произнес:
— Во, точно, «Червонная зорка». А вы на какой улице проживаете?
— На Опанского.
«Сейчас еще раз проверим на вшивость», — подумал Николай.
— Где-то слыхал про такого… Этот Опанский вроде герой Гражданской войны?
— Да, кажется так.
«А этот парень начинает мне все меньше нравиться. Жителю улицы Опанского грех не знать, в честь кого она названа…» А Прохоров знал. В тридцать пятом году он в составе комиссии центрального аппарата Главного управления госбезопасности НКВД был с проверкой в Белорусском военном округе, которым тогда командовал Уборевич. Кто бы мог подумать, что всего через два года практически все руководство округа будет смещено со своих постов и арестовано. В Минске они пробыли три дня, в последний день им устроили экскурсию по городу, поэтому Николай так свободно оперировал некоторыми названиями. Правда, фамилию Опанского он знал по другой причине.
— Слушайте, а вы как насчет пива? — Прохоров решил сыграть еще один кон.
— Не знаю, я не большой любитель…
Но сыщик уже не слушал попутчика. Он еще до прихода в купе заказал проводнику пару бутылок «Жигулевского», желательно минского. Так что одна нога здесь, другая там — и на столике уже красовались две бутылки и два стакана.