Свиридов с нетерпением ждал товарища у себя в кабинете. По его лицу было видно, как он хочет подтверждения их с Николаем догадок. Обычно сдержанный, в этот раз он подгонял Прохорова, прерывал его для уточнения каких-то моментов, эмоционально реагировал на некоторые детали.
— Короче, не Лещинский он, а Риммер. Немец, что ли?
— По отцу, мать русская. Отец был царским таможенником, после революции осел в Кенигсберге.
— А зачем эти игрушки с разными именами?
— По его словам, когда он приехал из Литвы в Минск, на вокзале должен был через связного получить документы на Владимирова. Но у тех что-то не получилось, — может, снабженец по фамилии Владимиров в запой ушел, или выгнали, только все документы передали на Лещинского, который, по их данным, был жив-здоров. Мол, поезжай с этим паспортом, а в Москве тот, к кому едешь, другой паспорт выправит. Но изначально его проинструктировали, что телеграмму в Москву он должен был подписать Владимировым. Какая разница, кем подписывать, все равно на телеграфе документы не спрашивают. Вот почему он с Опанским тормозил — он про эту улицу только из паспорта узнал. А вообще, по Минску его действительно подготовили.
— Однако фартовый вы мужчина, товарищ Прохоров, — Свиридов налил Николаю коньяку, пододвинул тарелку с заранее заказанными бутербродами.
— Давай-ка выпей за свой фарт.
— А себе?
— Извини, служба. Сам понимаешь, ответственный. Я свое попозже возьму, в двойном размере.
Сыщик выпил коньяк, пожевал хлеба с колбасой:
— Ну, спасибо тебе, Федор Ильич. Отогрелся слегка, пора и честь знать. Жалко возвращаться, я чую, дело длинное может завязаться. Теперь уж вы сами тут этот клубок разматывайте.
— С кем разматывать? — в словах Свиридова послышалась неприкрытая горечь. — У меня сейчас в отделении полтора человека активных штыков. Да ты их видел, совсем еще зеленые ребята.
Помолчав, он продолжил:
— Тут у меня мыслишка одна появилась. Думаю, раз он с тобой на контакт пошел, рано тебя отпускать. Да и рапорт тебе надо завтра написать о своем героическом поведении. Ты вот что: иди-ка сейчас в нашу гостиницу, мы тебя устроим. Отдохнешь, а вечером что-нибудь сообразим. Хотя я же сегодня до утра… Ну, не сегодня, так завтра все равно посидим.
Прохоров почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. «Ну, Федор, ну, спасибо. Нет, ничего не изменилось, также понимаем друг друга с полуслова».
На столе зазвонил телефон, Свиридов взял трубку, послушал, сказал: «Есть», — и засобирался. Николай тоже встал:
— Что-то случилось?
— Не знаю. Начальство к себе требует. Да, чуть не забыл, — Свиридов набрал номер телефона. — Иван, зайди.
— Может, наверху уже прослышали?
— Вряд ли, я доложу попозже, сейчас начальство занято. Да и режим секретности надо соблюдать, дело, я полагаю, нешуточное.
В дверь постучали, вошел молодой чекист в форме сержанта госбезопасности.
— Иван, я срочно к начальству. Позвони в гостиницу, устрой товарища Прохорова.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — деловито ответил сержант и повернулся к Прохорову: — Пойдемте со мной.
Прохоров сделал шаг за ним, но Свиридов остановил товарища:
— Подожди, Бог троицу любит. Слушай, а чего тебе капитана милиции не дали, положено ведь?
— Должности у них пока капитанские заняты. Как освободятся, так обещали сразу присвоить. А на бумажную работу я сам не захотел.
— Понятно, ты опять в своем репертуаре. А то давай походатайствуем.
— Спасибо, пока не надо. Вдруг дадут капитана, а я не справлюсь.
Свиридов рассмеялся и налил другу еще рюмку. Тот, поблагодарив глазами, выпил, поставил рюмку на столик и вышел за сержантом. Свиридов подошел к столу, убрал коньяк и рюмки. Вернувшись, он выдвинул ящик стола, достал оттуда фотографию — на ней улыбалась молодая женщина с девочкой. Внимательно взглянув на фото и что-то сказав самому себе, он положил фотокарточку обратно, закрыл ящик и вышел из кабинета.
Глава шестая
«…Чтобы ярче заблистали наши лозунги побед, чтобы руку поднял Сталин, посылая нам привет. Кипучая, могучая, никем не победимая…» — черная тарелка репродуктора уже полдня без устали аккомпанировала Первомаю бодрыми маршами и вдохновенной советской песней. В скромно обставленной комнате коммунальной квартиры в центре Москвы ее обитатель, глава семьи Николай Филимонович Глебов, играя сам с собой в шахматы, начал за белых итальянскую партию. Обычно в одиночестве он предпочитал разбирать шахматные шедевры Эйве и Ласкера, Капабланки и Ботвинника или решать двух-трехходовки, но сегодня у него было мало времени, да и атмосфера всеобщего ликования не располагала к неторопливой игре ума. Поэтому он решил сгонять сам с собою «блиц». Первые шесть ходов в итальянской партии он всегда делал молниеносно, а вот на седьмом, за белых, задумывался, какое продолжение избрать в очередной раз. Та же ситуация повторилась и сейчас. Но сегодня он не успел принять решение. Где-то хлопнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. В следующую секунду постучали уже в комнату Глебова. «Вот и ребята пришли», — обрадовался он и крикнул, стараясь перекричать репродуктор:
— Входите, открыто!
Первой за порог скромно вступила невысокая девушка лет двадцати, в простеньком демисезонном пальто и косынке. Активно подталкивая ее в спину, в комнату ввалился сын Николая Филимоновича Михаил, инженер одного из московских заводов, месяц назад отпраздновавший двадцатипятилетие. Новый плащ несколько скрадывал его рослую спортивную фигуру.
— Привет, батя.
— Здоровы бывали, молодежь.
— Здравствуйте, Николай Филимонович, — последовало персональное приветствие от подруги сына.
— Здравствуй, красавица, проходи, — он подошел к девушке. — Давай пальтишко.
В раскрытую дверь ворвались праздничные кухонные запахи. Отец, определив пальто на вешалку и потянув носом, показал девушке большой палец.
— Анюта, здравствуй, милая, — в дверях появилась Мария Власовна, маленькая стройная женщина средних лет. — Поможешь мне немножко? Я вам уже почти все приготовила. Коля, достань, пожалуйста, доску.
Глебов-старший вынул из буфета доску под пирог, передал супруге, и женщины ушли на кухню.
— Ну как старая гвардия на параде прошла? Ваши все собрались? — Михаил подошел к репродуктору, убавил громкость до минимума, затем подошел к окну.
— Борозды не испортили. Вот только погодка подкачала. Как зарядило моросить с утра, так и не унимается. А народ пришел. Все, кто живой и здоровый, пришли. Из списка только Васильича не было, захворал. Ну а про Игнатова ты сам вчера слышал.
— Жалко, дядю Павла, под самый праздник…
— Там, на небесах, наши праздники не считаются. Призывают строго по расписанию.
Мужчины замолчали. Вот уже не один год вместе с войсками на военном параде проходила «коробка» бывших красногвардейцев. За несколько недель до парада ветераны собирались по вечерам в условленном месте, надевали старые пальто и телогрейки, получали трехлинейки с заклепанным затвором и отрабатывали условное прохождение перед Мавзолеем. И к каждому параду их группа становилась на одного-двух бойцов меньше. Вот и нынешний Первомай тридцать восьмого года не стал исключением.
Николай Филимонович прервал молчание:
— Может, помянем Павла Сергеевича? — и, не дожидаясь ответа, подошел к буфету, достал оттуда графин с водкой. В этот момент в коридоре послышались шаги. Отец проворно сунул графин обратно. Но шаги минули дверь Глебовых.
— Ладно, — махнул он рукой. — Пирог принесут, вот и помянем. А пока, может, партийку сгоняем? Я тут начал, давай продолжай за белых.
Михаил, подойдя к столу и взглянув на позицию, сделал ход.
— Ага, а вот в предпоследнем выпуске «Шахматы в СССР», — отец кивнул на стопку еженедельников на столе, — пишут, что здесь надежнее пойти слоном на d2. Тогда мы вот таким путем вас побеспокоим…