— Вот ключ,— в отчаянии сказал я.— Гнев — вот ключ к сцене, который вы сами нашли, а теперь выбросили. Филицата вспоминает и гневается на всех, ее не остановишь. Она не Зыбкиной рассказывает, а всему миру.
— Неправда. Филицата добрая!
— Но нельзя добро играть через непрерывно добрую улыбку. Добро в данном случае — активный гнев на зло. Вы злитесь на меня сейчас. Но вы же не злая!
— Я не злая. Но животных я люблю больше, чем некоторых людей.
Фаина Георгиевна вошла в азарт. Я много услышал про себя и справедливого и несправедливого.
Потом мы все-таки начали снова репетицию. Первая попытка, вторая, третья... и... пошло. Мы, зрители, хохотали в голос — такой наив был в гневе няньки, столько неожиданностей было у Раневской.
Репетиция кончена. Все возбуждены. Идет дело! Если бы так на спектакле! Актеры не расходятся. Вспоминают смешные истории. Рассказывают. Показывают, вес в ударе. Весело.
Раневская явно довольна, но продолжает говорить в сердитом тоне — все равно вы циркач, а я мхатовка.
— Это когда же вы во МХАТе работали?
— Я не работала. Но меня пригласил туда Владимир Иванович Немирович-Данченко,
— А почему же не взял?
— Потому что я пришла к нему и назвала ггочему-то Василием Степановичем. И ушла. Он, наверное, решил, что я сумасшедшая. Я рассказала об этом Качалову. А он стал хохотать. Я, говорит, понимаю, почему ты назвала его Василием,— ты обо мне думала. Но Степанович-то откуда взялся?
Раневская выходит на середину зала. И начался небывалый концерт. Она вспоминала великих актрис, которых видела. Не просто вспоминала, но показывала.
Вот Сара Бернар. И звучно полились французские стихи в чарующей интонации.
Вот Ермолопа, мучительно переживающая свое несовершенство после гигантского успеха.
Раневская показывает Комиссаржевскую в «Иванове», пересказывая и оживляя впечатление П. Л. Вульф. Показывает Савину.
— Фаина Георгиевна, сядьте, вот кресло.
— Нет, нет, Я помню Таирова в лучшие его годы.
Она рассказывает о своей первой роли у Таирова. Она играла драматическую судьбу проститутки. В главной сцене она позволила себе в монологе вольную и рискованную импровизацию. Зал замер. Потом овация. А она замерла: как отнесется к этому режиссер — ведь это дебют. Быть или не быть ей в театре.
Фаина Георгиевна замечательно показывает, как прибежал в антракте взволнованный Таиров, н принял все, и просил повторять и работать у него. А потом они расставались. Судьба вела ее дальше — по многим театрам, в кино...
Дружба с Эйзенштейном... Ахматова — самый близкий человек на многие годы... и звучит ее интонация.. . Сосед по дому Твардовский.., вот их встреча ранним утром, разговор. Все показано великой актрисой, которая сейчас при мне вспоминает...
Оживают люди — в подробностях, деталях, недоступных живописцу, доступных только актеру; в динамике, в движении.
Вот Шостакович—наивный мудрец, великан музыки с маленькой высыхающей рукой. Это он в больнице.
Вот Пастернак... Качалов… Встреча с Бабелем, единственная, но незабываемая...
Скрипнула дверь... Шофер мается: когда же поедет Раневская? Уже четыре часа. Мы начали в одиннадцать. И около полутора часов длился монолог Фаины Георгиевны.
Она уезжает.
Мы еще сидим. Утомленные, возбужденные и удивленные. И еще... счастливые. Гордые за нашу профессию, в которой человек может все. В пустом пространстве, только из воспоминаний и воображения человек творит жизнь — трогающую, реальную. Как в поэзии, нет... как в музыке, нет... как во сне, нет, нет... как в театре! Как в Театре!
Даже ради только одного такого всплеска таланта Раневской стоило затевать наш спектакль.
«Я вам скажу один секрет...»
В кино легче.
День. Натура. Рельсы пересекают кадр по диагонали. В правом верхнем углу кадра — приближающийся поезд. Он стремительно надвигается. Сиплый гудок паровоза. И вот он навалился на нас, занял весь экран. И сразу — грохот, ритм перестука колес и... вступила музыка. Через окно — летящий назад пейзаж. Снизу, с неподвижной точки,— сумасшедшее мелькание вагонов... окна, гармошки тамбуров, белый колпак повара и над всем этим медленно плывущее небо. Через затылок машиниста — плавный поворот рельсов, гипнотизирующая параллельность. Два человека у окна в коридоре. Слышим, как с хрустом трепещет занавеска на ветру. И стук колес. И музыка все идет. И разговор двоих. Если музыка симфоническая, скорее всего, будет эпический фильм. Если звучит рояль — интеллигентно-интимный (и, значит, поезд придет в большой город). Если гармонь — поезд остановится на маленькой станции, и натуральная старушка с узелками будет одиноко сидеть на чемодане посреди пустой платформы, и белоголовый босоногий мальчишка будет стоять, опершись на велосипед и щуриться на поезд. Если зазвучит гитара — будет чувствительная картина, если ритм диско — молодежная, если песня с текстом — морально-этическая, если музыка с вкраплениями странных звуков — детектив.