Если вы правы, товарищ капитан, то зачем явились ребята? Зачем они выступят завтра и скажут то же самое, что говорил я? Они думали так же и раньше, только боялись... А теперь не хотят бояться... И почему нужно бояться думать, товарищ, капитан, почему?... Ах, как жаль, что вас не было здесь, товарищ капитан. Что бы вы сказали Лешке Мамыкину, Наташе Казаковой и всем остальным?..
Подушка стала горячей, он оттолкнул ее в угол, сел. Пятка ударилась о замок, висевший на сундуке, замок глухо звякнул. Клим не почувствовал боли. Перед ним призрачно мерцало лицо капитана, то растворяясь во мраке, то возникая снова. И всякий раз оно было другим, или непреклонно-жестким, или усталым, с втянутыми внутрь щеками, или грустным, с глубоко запавшей в глаза печалью — как у больной собаки... Сам он верил в то, о чем говорил, или лгал, или хотел, чтобы и Клим, и все на свете превратились в глухих и слепых идиотов? Но зачем?.. Зачем?..
Дрожащие медные звуки, надколов тишину, медленно таяли в воздухе. Два часа ночи. Безмолвие снова сомкнулось над головой — густое, плотное, черное. Он не мог спать. Не мог сидеть. Не мог лежать. Он ходил по комнате, огибая смутные очертания предметов, шлепая по полу босыми ногами; горячая духота сжимала горло, не давала дышать. Он думал о капитане. И о Шутове, его сыне. О его странном появлении в саду и странных, загадочных его словах... Что случилось с Шутовым? Самым откровенным, самым нелицемерным его врагом? «Это я во всем виноват»... Чудак! Разве только в тебе дело?.. Кира, Игорь... и вдруг — Шутов! От него можно ждать всего. Что он задумал выкинуть завтра? Но зачем, когда с ними ребята и больше они не одиноки?.. Шутова надо предупредить, немедленно, у него сумасшедшие глаза... Сейчас? Уже поздно... Ну и что же? Шутов не спит. Не может быть, чтобы он спал. Виктор. Витька. Никогда, до этой ночи не называли они друг друга по имени... Виктор... Что-то страшное у него на душе, и рядом нет человека. Никого. Он один. Клим знал, что это значит. Он один. Их двое. Они не спят. И думают друг о друге. Тогда почему они не вместе? Чего он ждет? А капитан? Если он встретится?.. Что ж, пусть! Тем лучше!
Улицы были пусты, от мостовой веяло холодом. Все вымерло —жили только звезды, теплые, далекие, спешившие отдать ночи свою последнюю яркость.
Он шел быстро, стараясь согреться, и не мог унять дрожь. Он снова думал о капитане. О том солнечном утре, перед вторым допросом. О, сколько солнца! Какая безмятежность струится с неба! Женщина с коляской... Бронзовые старики... Девушка на скамейке, сквозь прозрачный рукавчик льется упругая линия плеча... Все в этом мире добротно, несомненно — и нет здесь места ни боли, ни страсти, ни поискам...
А Кира? Как вписать в это слащавенькое небо ее трагические глаза? И жалкую измену Игоря? И Шутова, и хохот сумасшедших, и Мишку, и Майю, и бунтующих ребят, и завтрашний бой?.. Нет, товарищ капитан, вы неудачный художник...
Он знал дом, в котором жил Виктор, но не знал ни этажа, ни двери. В трех рядах окон с тускло белевшими, бельмами ставен светилось два окна — они как будто ждали его прихода.
Клим поднялся по лестнице. Справа возле двери был звонок, но он не хотел лишнего шума и постучал, совсем тихо. За дверью откликнулся голос:
— Это ты?
Быстрые мягкие шаги. Щёлкнув коротким язычком замка, дверь распахнулась. На пороге стоял капитан Шутов.
26
Среди событий этой ночи самым невероятным оказалась встреча с капитаном Шутовым. Чувство фантастичности, нереальности происходящего захватило Клима с первого же момента, едва увидел он капитана, который стоял на пороге, ухватившись, руками за дверной косяк, и дышал трудно и неровно, как после быстрого бега. Рубашка, выбившись из брюк, свисала с его худых плеч длинным белым балахоном, похожая на санбенито, в котором выводили на казнь еретиков, только вместо чертей и языков пламени на ней расплылись оранжевые и багровые пятна. Может быть, мысль о санбенито возникла у Клима, когда он увидел лицо капитана — с ввалившимися, заросшими грязной щетиной щеками, оно почернело и казалось обуглившимся, как головня. Только два глаза, два желтых янтарных глаза жили на этом лице. Упершись в Клима, они сначала погасли, потом вспыхнули — и в какое-то мгновение попеременно отразили удивление, испуг и наконец странное тупое, удовлетворение.
— А-а, борец за справедливость пожаловал,— проговорил он, растягивая слова и усмехаясь.— Ну, как она поживает, мировая справедливость?..— он икнул.
«Узнал»,— подумал Клим. Дорогой сюда он думал о капитане и ждал встречи с ним, но не такой... Теперь, из-за стыда за капитана и физического отвращения к пьяному, ему захотелось вдруг опрометью кинуться отсюда на улицу, но он вспомнил о Викторе и, сделав над собой усилие, остался.