— Бугров и Гольцман! — оба вздрогнули от неожиданности.— Может быть, вы все-таки сообщите классу, о чем вы все время так оживленно беседуете?..
Но, к счастью, ехидный голос физички заглушил звонок. Большая перемена!
...В голубое до рези в глазах небо взмыл мяч, повис в вышине на какое-то мгновение — и сначала нерешительно, а потом все быстрее и быстрее стал падать на землю. Даже Егоров, Слайковский и дружок их Тюлькин, по прозвищу Впадина, которые выскочили во двор, чтобы перекурить, не выдержали.
— Побацаем! — крикнул Егоров и первый затоптал окурок.
По двору понеслись упругие, звонкие удары. Только Михеев, прислонясь к забору спиной, уткнулся в учебник. Они присели на бревно, лежавшее возле высокого штабеля в углу двора. Оно было теплым, прогретым солнцем, и пахло от него лесным духом — смолистым и тревожным.
— Вообще-то есть у меня одна мысль,— сказал Мишка, задумчиво чертя по влажной земле тонкой щепкой.— Не знаю, как она тебе, а я...— Мишка, колеблясь, умолк.
— Вырастить дюжину крокодилов и продать в зоопарк?— устало переспросил Клим, уже без улыбки.
— Нет,— сказал Мишка,— тут крокодилы ни при чем... Ты про Ферма что-нибудь слышал?
— Нет,— сказал Клим.— Про какого еще Ферма?
— Эх ты,— сказал Мишка.— Был такой гениальный математик, Пьер Ферма. Он жил еще в семнадцатом веке...
— Ну и что же? — нетерпеливо перебил Клим.— Покойники нам не помогут.
— Может, и помогут,— сказал Мишка. Он вдруг обиделся.— А вообще — ну тебя к черту. Если не хочешь — предлагай сам!..
— Ну ладно,— сказал Клим.— Валяй про своего Ферма. Только покороче.
Мишка достал из кармана потрепанный блокнот, в который заносил всякие любопытные факты, и, близоруко щурясь, отыскал нужное место.
Сначала Клим ничего не понял:
«Сердце жирафа весит двенадцать килограммов. Шея достигает трех метров».
— Что за чепуха? — сказал Клим.
— Читай дальше.
И Клим прочитал:
«Пьер Ферма (1601—65 г.) — юрист, поэт и ученый. Математикой занимался для развлечения, но совершил целый ряд великих открытий. Он часто набрасывал свои мысли на полях книг. Однажды, читая сочинения Диофанта, сформулировал одну из своих важнейших теорем и ниже записал: «Я нашел поистине удивительное доказательство этого предложения, но здесь слишком мало места, чтобы его поместить».
Клим пробежал несколько строк, в которых излагалась теорема. И дальше:
«В чем состояло это доказательство, никто не знает. Но ни один математик не сомневается, что такое доказательство действительно им было найдено — ведь все остальные его теоремы оказались верными и были впоследствии доказаны. Великая теорема Ферма ждет своего победителя».
Последняя фраза была жирно подчеркнута карандашом.
— И до сих пор ее никто не сумел доказать,— сказал Мишка, значительно глядя на Клима.
— Хорошо. Но при чем здесь все-таки Ява?
— Ява тут ни при чем,— согласился Мишка, и в голосе его задрожало скрытое торжество.— Ява тут, конечно, ни при чем. Но за эту теорему, между прочим, брались многие, и все без толку. Тогда назначили премию тому, кто ее докажет. Международную премию. Сто тысяч долларов. И пока еще ее никто не получил.
— Погоди,— глухо проговорил Клим, начиная кое-что улавливать.— Сто тысяч долларов? За какую-то теорему?
— Сто тысяч,— сказал Мишка.— Сто тысяч, как одна копеечка. Только не «какую-то», а за Великую теорему Ферма. Так она называется, эта теорема.
Клим вскочил и тут же снова опустился рядом с Мишкой.
— Чепуха,— сказал он мрачно.—Если никто не доказал, так мы — докажем? Чепуха! Самая настоящая чепуха!
— Я и не говорю, что мы ее обязательно докажем,— сказал Мишка.— Может быть, мы ее и не докажем...
— Наверняка не докажем! — сказал Клим.— И нечего дурить себе голову такой чепухой!
Они помолчали.
— Между прочим,— сказал Мишка, вздыхая,— в истории науки бывали случаи, когда великие открытия делали те, от кого ничего такого и не ждали. Даже книжка есть: «Парадоксы науки». Я читал.
Клим ничего не ответил.
— Сто тысяч долларов,— сказал Мишка.— Этого на редиске не заработаешь. Это не то что на дорогу — на сто тысяч долларов можно купить оружие для целого полка или даже дивизии.
— Да,— сказал Клим.— Конечно. Только все дело в том, что ее за четыреста лет никто не доказал.
— Не доказал,— сказал Мишка. — Но, с другой стороны, как раз это, может быть, и хорошо, что ее никто не доказал.