— Спасибо, — отвечает она, неосознанно начиная сжимать в руках сверток, ощутив что в нем завернуто что-то твердое.
— Знаете, Грейнджер, вы стоите прямо под веткой омелы…
— Знаете, профессор, я никогда не выискивала обычаев, чтобы поцеловаться…
— Это намек? — усмехается он и все-таки прикасается к ней, кладет руки на ее плечи, чуть сжимает, будто боится, что сейчас она растает.
Гермиона цепенеет. Она слушает и не слышит. Ее подсознание просто фиксирует все то, что невероятно скроется в данную минуту от ее мозга — его блестящие глаза, пальцы на ее плечах, их непозволительная странная близость.
— Наши отношения бессмысленны, — внезапно говорит она глухим голосом, и он сжимает ее плечи еще сильнее.
— Отношения? — повторяет он за ней. — Какие отношения?
Гермиона смущается, она надеялась, что он поймет. Но внезапно она осознает, что он и так уже все понял, просто спрашивает у нее, хочет знать, что она думает.
— Служебные. Человеческие… просто отношения.
Нужно завершить этот разговор. Пока она не сболтнула чего-нибудь лишнего, пока он снова не спровоцировал ее. Пока они не переступили черту. Но она понимает, что этот разговор, как и все предыдущие их разговоры, будет не раз ею снова прокручен в мыслях, становясь заезженной пластинкой. Она будет убеждать себя, что права, пока ей самой не осточертеет её никому не нужная правота и правда.
— Давайте хотя бы следовать традициям в этот праздник? — с присущей ему в разговоре усмешкой осведомляется он.
— Традициям? — девушка замирает в нерешительности.
Он наклоняется и слишком спешно целует ее под веткой омелы, боясь, что она убежит, что она прервет его, оттолкнет. Но она стоит, будто вкопанная, не зная куда деть свои руки, и стоит ли их вообще куда-то девать. Он прерывает поцелуй и отстраняется, немного испуганно глядя на нее, изучая. Но в тот же миг разворачивается и уходит. И Гермиона остается одна наедине с собой и с ворохом мыслей, которые сегодня ей снова помешают заснуть. Угрызения совести уже пробрались в сознание.
***
Снег ровным слоем покрыл землю, блестит на зимнем солнце, радуя глаз. Гермиона гуляет одна, решая пройтись по той дорожке, по которой она впервые шла в Йерм от автобуса «Ночной Рыцарь». Как спокойно и хорошо на душе и даже жалко ей портить такую красоту, этот волшебный снежный покров, оставляя на нем свои следы.
Следы…
А какой след оставит она после себя в жизни? Не слишком ли рано она задумывается над этим? Ведь она так молода, и это словно открытие для нее. Никогда она раньше не осознавала в полной мере, что молода. Джинни права в своем последнем письме — она здесь одичала. Пусть это и было написано рыжей в шутку. Гермиона прижилась, прикипела к этой деревне вопреки тому, что общение с жителями так и не наладилось у нее. Но тем не менее. Джинни права. Иначе почему ей так хорошо наблюдать за скованным льдом озером, почему на нее навевает спокойствие эта лесная тишина? Почему она чувствует себя частью этого места? Обязанной детям? Кто, если не я, вернет им волшебство, спрашивает она. Кто, если не я, поверит в них?
Милая Джинни! Почему я могу быть откровенна лишь в своем воображаемом письме к тебе, спрашивает себя Гермиона. Джинни, я человек погибший.
Прошло почти две недели с того момента, как они со Снейпом поцеловались под веткой омелы. С того момента, как Гермиона стала тревожно засыпать. Все мысли, словно стайка весенних птиц, кружились возле него. Возле Северуса. Что за странное имя, усмехается она про себя. Еще более странный человек. Чем он так восхитил ее, чем завлек ее внимание? Ей нравилась его осанка, ей нравилось, что под уставшими глазами у него залегли тени. Взгляд от этого становился глубоким и проницательным. Будто он без всякого заклинания Легилименции мог заглянуть ей в душу, в самые потаенные ее уголки и выудить из них забытое Гермионой — чувства, мысли, воспоминания. Его порой резкие движения, черты лица, мимика — все это будто магнитом манило ее.
«Милая Джинни, я не знаю, когда наступил тот день, когда я поняла, что не нуждаюсь в вас так, как раньше. Когда случился этот переломный момент? И почему я уже не чувствую, что вы мне так необходимы… Мы виделись совсем казалось бы недавно, но что-то изменилось за эти немногие дни. А как же то, что мы поклялись все время быть вместе? Я, ты, Гарри, Рон, Дин, Невилл, все, кто остался в живых с Гриффиндора. Клятва забыта, или это только я отбилась от стаи? Уехала подальше от вас. И если я сейчас себя упрекаю, то искренне ли? Может быть, во всем виновато письмо Рона, которого я с таким нетерпением ждала все это время? Оно-то меня и освободило. Я поняла, что нить, бесцветная, тонкая нить надежды, что связывала наши сердца, оборвалась с этим письмом. Мы никогда по-настоящему не любили друг друга. Как же безумно долго я ждала твоего письма, Рон, — в мысленном ответе „пишет“ Гермиона. — После того случая, когда ты бессовестно улетел, не поняв меня, бросив. Но я благодарна тебе за тот вечер и за это письмо. Твои чары иссякли. Они держались лишь на ожидании этого письма. Почему у нас ничего не вышло? Сейчас уже неважно. Не старались, не умели любить. К чему сейчас выяснять все это? Ты прав, я изменилась. С жестокой прямотой я говорю это, вспоминая о наших незрелых чувствах. Ты выразил надежду, чтобы мне было хорошо. Но мне плохо. И от осознания этого мне хорошо. Назовешь меня мазохисткой? Мне просто следует так жить. Это я знаю. И это осознание, как и твое письмо, дарит мне свободу. Я не создана для работы в Министерстве, я отучилась веселиться. Для меня чужды все эти праздники и праздные разговоры. Милая Джинни, я одичала. Я потеряна для себя и для всех. Ты права, я уже не та. А может быть, никогда той и не была. Это место лишь помогло мне раскрыть себя».
Гермиона удивляется и пугается, что думает и смотрит не так, как раньше. На все: на себя, на друзей, на Северуса, на мир в целом. Когда это успело попасть в нее и дать корни? К этому чувству свободы стоит привыкнуть. Оно дарит неосознанное счастье, а потому пугает, как все хорошее пугает человека, привыкшего к тому, что по пятам его идет темная тень неудач, опережая порой и подставляя подножки. Она откровенна с собой, и от этого ей легче. Погожий день умиротворяет, приводит в порядок все ее чувства и мысли. В порядок, который так ей нужен, к которому она с детства привыкла. Какой бы ужасной ни была правда, она дарит спокойствие, потому что ты, наконец, перестаешь искать, теряться в предположениях, мучиться от вопросов. И вот она правда — весь ее маленький внутренний мир стал крутиться возле одного мрачного и порой жестокого человека. Когда случилось, что она стала зависеть от него? От человека, против которого у нее нет уже оружия?
Гермиона видит раскидистый, сказочный дуб, мимо которого ее вел в день прибытия Северус. И замирает. Там он. Стоит и смотрит вдаль. Все эти дни они не виделись. Он будто прятался от нее. Или от себя? Одна его рука упирается в жесткую кору, вторая безвольно повисла вдоль тела. Гермиона неосознанно делает шаги в его сторону, оставляя за собой следы. И каждый шаг внушает ей уверенность. Она чувствует, что им нужно поговорить. Что с ним творится, что его мучает? Может быть, она поделится с ним своей свободой, чтобы ему стало легче?
Остановившись в нескольких шагах от него, она замирает. Он явно слышит ее, почему же не поворачивается? Без единой мысли, ничего не чувствуя, потому что полностью поглощена им, она смотрит на него, гипнотизирует взглядом, приказывает повернуться, но одновременно и боится своего этого мысленного приказа. И только сейчас она видит в опущенной руке блестящую фляжку. Гермиона невольно отшатывается назад. Он опять пьян.
— Мисс Грейнджер, — говорит он, не поворачиваясь.
— Директор… — глухо приветствует она, ощущая, что внутри нее все горчит от обиды. В первую очередь на себя.
— Будете?
— Я никогда не пью. Сколько раз вам уже повторять это?
— Травма?
— Убеждение. Перестаньте пить. Вы что, занимались этим все каникулы?