Сколько бы ни мерила она комнату шагами, сколько бы не садилась за книги при свете одной-единственной свечи, легче ей не становилось. Она начинает заламывать руки, чувствуя, что ладони ее вспотели, и вытирает их о плотную ткань серой юбки, наконец, решившись — она пойдет к директору. Это будет еще более подло, если он все узнает из письма, а не от нее. Хотя ее поступок Снейп и так расценит, как подлость. Но все же лучше поспешить. Должно быть, он уже поднялся с кровати, возможно, бодрствует — в Хогвартсе ей казалось, что профессор никогда не спит. Она на мгновение останавливается возле двери, но решительно кивает самой себе и дергает ручку.
Темный холодный коридор встречает ее морозной свежестью утра. Каменные стены его — безмолвные свидетели ее мук, слабой борьбы с совестью, которую она уже заведомо проиграла. Они будто давят на нее своим немым безразличием, и Гермионе от своих фантазий становится еще тягостнее. Пустынно. Гулко отзывается стук ее башмачков. Она идет медленно, желая, чтобы ее остановило какое-нибудь событие, но все тщетно, впереди маячит заветная дверь. Она подходит к ней и окоченевшей рукой стучится. Никто не отвечает ей, конечно, ведь еще рано! Надо вернуться, скорее, в свою комнату, еще раз тщательно все обдумать. «Нечего думать, трусиха. Все уже сделано. Ты натворила — ты и расхлебывай. Снейп должен все узнать от тебя. Неужели ты продолжишь быть наивной дурочкой и надеяться, что за совершенное не будет расплаты?» Она сильнее стучится в дверь, но ей по-прежнему никто не отвечает. Постояв возле нее пять минут, она направляется в его кабинет. Ей одновременно и хочется и не хочется, чтобы он был там. Гермиона вновь идет по коридору и замечает, что дверь в кабинет директора приоткрыта. Она будто зовет, манит, влечет, обещая, что сейчас наступит конец всем ее мукам. Девушка внемлет зову и входит внутрь, тут же замечая бледное лицо на фоне темно-зеленых штор.
Снейп определенно чувствует ее присутствие, Гермиона это знает, но не поднимает головы, он сосредоточенно… девушка содрогается. Она и не заметила — он собирает вещи!
— Профессор Снейп! — громко зовет она его, подбегая к столу.
Он ухмыляется прежде, чем дарит ей злой, испытующий взгляд.
— А, вот и наша маленькая слизеринка. Мисс Грейнджер. Борец за добро и справедливость. Вы довольны, моя милая, подлая девчонка?
— Сэр… — у Гермионы застревают в горле слова. Она чувствует отвращение в его голосе, следит за его быстрыми, уверенными движениями, не в силах вымолвить и слова.
— Что, мисс Грейнджер, в кои-то веки нечего сказать? Ну же? Празднуйте свою победу, коварная предательница.
— Вы правы, — тихо говорит она. — Но куда же вы? Куда?
Снейп в охапку собирает со стола свою мантию, бумаги и чемодан рядом. Гермиона пытается учинить ему препятствие — встает у него на пути, но он лишь грубо отталкивает ее.
***
«Дорогая Джинни,
я прочла твое письмо только что, хотя получила его уже давно. У вас, наверное, самый разгар трудового дня, все уже в курсе произошедшего, обсуждают, сплетничают, строят предположения. Тебе тоже любопытно, и ты решила все узнать из первых уст. Эти часы, пережитые мною сегодня, кажутся мне чем-то давно забытым, будто бы и не я их проживала, и не я была главным действующим лицом. Все кажется мне, будто в кинофильме. Я вижу, как она, то есть я, бежит вдоль берега, убегает от случившегося и собственных мыслей, но все равно останавливается и смотрит ему вслед. Окидывает жадным неверящим взглядом его худую фигуру. Приказывает ему повернуться и тоже посмотреть на нее. Но нет. Этого не происходит, и отчаяние завладевает ею. Хотя в ее фантазии, ей кажется — а может, это и вправду было? она уже не помнит — он зовет ее с собой, но, возможно, он просто прощается, машет ей рукой. И тогда она срывается с места и бежит что есть мочи, не обращая внимание на резкую боль в груди, на обжигающий легкие ледяной ветер. В ее голове стучит, стучит молоточками незнание, нерешительность, заглушаемые внезапными и кратковременными порывами обиды.
Только в этом письме, которое никогда не отправлю, я могу быть откровенна, как никогда прежде. Та девушка, что убегала ранним утром по берегу озера, оставляя еле заметные следы на замерзшем песке — это была я. Но мое сознание пока еще отторгает этот факт, хотя подсознание давно уже приняло его.
У меня еще горит ладонь, стертая о его мантию. Он вырывался, не желая слушать мои слабые доводы, и его глаза были безумны в этот момент. Я сама была безумна, совершая то, что сейчас бы, успокоившись, не совершила. Сейчас бы, наверное, я просто дала ему уйти. Моя рука запуталась в его одеждах, я тщетно пыталась задержать его, сама не зная почему, ведь он был прав, абсолютно прав, что возненавидел меня. А я абсолютно права, что предала его. Так мне казалось совсем недавно. Сейчас уже я не уверена в подлинности этих намерений. Сейчас остается довольствоваться только фактами. Мои руки на мгновение коснулись его щек, затылка, головы, и тлеющие звезды на утреннем небосклоне внезапно взлетели кверху, опрокинулись вместе со мной, когда… Он оттолкнул меня, и я отшатнулась и упала, и моя рука тогда сгорела, задержавшись чуть дольше, продолжая сжимать его колючую шерстяную мантию. „Ты предала меня, — усмехнулся он. — Маленькая изменница. Я никогда не прощу тебя. Но так мне нравится даже больше“. Он выплюнул эти слова и исчез.
Но зачем он махнул мне рукой? Или все это — лишь плод моего воспаленного мозга, мое предутреннее видение, разыгравшееся воображение? То, чего никогда не было, и что существует лишь сейчас, в блеклых воспоминаниях недавних событий и на этом листе, испорченном каплями от чернил. Кляксами. Этот лист — будто моя жизнь. А может быть, он еще вернется? Разве вот так вот уходят — легко и свободно, ни с кем не попрощавшись, никому ничего не сказав? Если бы я была сквибом, то тотчас бы излечилась от сильного чувства, которое в тот момент бушевало во мне — от удивления. Я не верила, пока его фигура не скрылась из вида, до последнего не верила, что он может уйти.
Я вбежала обратно в замок. По-прежнему было темно. Будто я только что встала с постели, будто ничего этого не было, и звезды не переворачивались. Я толкнула дверь в свою комнату и застыла, глядя на собранные свои вещи, которые заранее упаковала. Ведь должна была уйти только я. Однако я оставила все и пошла к нему. И стала свидетельницей его ухода, пыталась остановить его.
В его кабинете я нашла краткие указания — передача дел будущему новому директору школы Йерма. Он даже не знал его, ее и все же оставил, написал все незавершенные дела.
Я никогда не знала его мыслей, истинных намерений, я всегда путалась в его поступках, в его действиях и настроениях, но сегодня я точно поняла, что он меня ненавидит. И как будто бы восхищается и снова презирает. И усмехается горькой усмешкой тому, что был прав насчет меня. Что я сдам его с потрохами, предам, нажалуюсь на него. Что я зеленая еще и не готова к таким поворотам судьбы, не готова играть во взрослые игры. Что я сломаюсь рано или поздно. И я чувствовала его правоту, чувствовала, что мне следовало уйти тогда еще, когда мы оба обнаружили, что на подписанном МакГонагалл и Бруствером листе назначения нет его подписи, тогда, когда я сошла с автобуса. Он все же был честолюбивым, как мне кажется. Он хотел признания в глубине души, хоть и отрицал это и швырялся медалями. Он столько сделал для чужих в своей жизни, пусть и незаконными путями… Он не знает других, он так воспитан, так диктовали ему жизнь и обстоятельства. Он был обольщен надеждой. Хотел, наверное, как и я, начать новую жизнь здесь, подальше от писак и министерских работников. Но ведь он искал не только славы. Он искал, вероятно вершины своих возможностей. Может быть, ему уже казалось, что он достиг этой вершины, когда он пал во время войны во имя добра от укуса змеи и умирал, так жаждая смерти и конца, с чувством выполненного долга. Но ему не дали умереть, вернули к жизни, заставили покорять новые вершины. А может быть, все это — лишь мое предположение? И он просто снова помогал, бескорыстно, потому как не мог иначе, потому как привык помогать. Я могла бы думать только о хорошем в нем, но я отчасти знаю и темную сторону его души. Знаю, что дети не особо его волновали. И все это время, работая с ним бок о бок, я подозревала его в корыстных целях и трусости. Он просто бежал от мира. И сбежал от него еще раз, теперь уже навсегда, и вероятно, туда, где никто и никогда не потревожит его.