"Ну, чего ж стоять без толку, пойдемте-ка на место происшествия".
И опять я ничего не спросил, что за происшествие и где это место, а молча поплелся за Линьковым и так же молча, почти машинально вошел вслед за ним в дверь нашей лаборатории.
Там было полным-полно людей, и вдобавок чужих, но я сначала их толком и не заметил, потому что сразу, с порога увидел Аркадия.
Аркадий лежал на диване - у нас в лаборатории почему-то стоит здоровенный такой диван, обитый дерматином лягушачьего цвета, - голову откинул на валик, одна рука на груди, другая лежит вдоль тела, вывернута ладонью вверх, лицо спокойное и даже какое-то довольное; ну, полное впечатление, что спит человек и хороший сон видит. А тут еще утро такое, солнечное, с ветерком, перед окнами лаборатории старые деревья растут, ветки под ветром колышутся, и по лицу Аркадия все время перебегают световые блики, и оно кажется живым... Но, конечно, я ни на секунду не подумал, что Аркадий просто спит, - вот так лежит себе утром в лаборатории и спит, а кругом суетятся чужие люди, что-то обмеривают, записывают, фотографируют... Нет, я сразу понял, что случилась беда, страшная какая-то беда, но только никак не решался осознать, что Аркадий мертв: слишком это было противоестественно, невероятно, ужасающе нелепо, чтобы Аркадий, которого я видел часов пятнадцать назад бодрым и здоровым, силач и весельчак Аркадий умер, не дожив недели до двадцати восьми лет. Я стоял на пороге, не в силах шагу ступить дальше, и с ужасом смотрел, как худенькая черноволосая девушка берет безвольную руку Аркадия и, слегка приоткрыв рот, старательно прижимает один палец за другим к небольшим стеклышкам. "Снимает отпечатки... Зачем же это?"
Тут Линьков ухватил меня за плечо и сказал:
- А ну-ка, давайте я вас уведу куда-нибудь. Вы совсем позеленели что-то.
- Подождите... - еле выговорил я, - Что с ним?
- Отравление, по-видимому, - лаконично ответил Линьков.
- То есть... я не понимаю...
- Ну, отравление снотворным... Признаки совпадают, и обертки пустые найдены - вот, видите? - Он повел рукой к столу, там лежали оранжевые с голубым оберточки от таблеток.
Я уставился бессмысленно на эти яркие пятнышки и не сразу расслышал, о чем Линьков меня спрашивает.
- Левицкий вообще принимал снотворное или нет?
Мы оба с Аркадием одно время принимали снотворное, потому что совсем выбились из сна после долгой серии совершенно бесплодных экспериментов. Но я довольно быстро бросил это дело, потому что у меня на следующий день голова словно ватой была набита. А Аркадий с тех пор всегда держал про запас пачку снотворного. И, кажется, за последнее время опять стал частенько прибегать к его помощи. Но ведь тем более Аркадий не мог ошибиться! Между обычной дозой и смертельной - громадная разница!
- А почему вы думаете, что он ошибся? - спросил Линьков, когда я все это ему высказал, - И зачем бы ему вообще принимать снотворное на работе? Спать лучше дома. У него квартирные условия нормальные? А, ну вот, видите.
- Тогда что же это? - отчаянно спросил я, чувствуя, что пол подо мной наискось уходит куда-то вниз.
- Пойдемте, пойдемте, - решительно заговорил Линьков и потащил меня в коридор. - Того и гляди вы в обморок хлопнетесь.
Линьков, пожалуй, был прав: малого не хватало, чтобы я совсем скапустился.
Стыд и позор, конечно, чтобы здоровый парень падал в обморок при виде мертвеца. Но ведь это был не вообще какой-то умерший, а Аркадий Левицкий, самый близкий мой друг, с которым мы два года жили неразлучно, вместе работали, вместе ели, вместе отдыхали и говорили обо всем на свете и во всем друг друга понимали. Правда, за последний месяц мы с ним не вполне ладили, но это не меняло существа дела...
Линьков усадил меня в вестибюле у окна, в глубокое, громоздкое кресло, а сам уселся на подоконник и согнулся так, что наши головы оказались почти на одном уровне.
- Так вот, - сказал он, - придется нам с вами побеседовать. Понимаю, что вам сейчас трудно. Но... вам и самому полезно будет выяснить некоторые обстоятельства этого... - он помедлил, - этого печального происшествия.
Он глянул на меня сверху вниз, почти в упор, и я впервые увидел, какие у него странные глаза. Не до того мне было, чтобы чьи-то глаза разглядывать, но уж очень они были голубые, невероятно голубые. Девушка любого типа сочла бы такие глаза подарком судьбы, но у худого, долговязого очкарика с землистым лицом это выглядело как непродуманное украшательство.
- Я хотел узнать для начала, какие у вас были взаимоотношения с Левицким, - терпеливо напомнил Линьков.
- Да-да, конечно, - быстро сказал я, вдруг встряхнувшись от одной жуткой мысли, - мы с ним были в очень близких отношениях, и по работе и вообще...
Ну, друзья, одним словом! Но вы мне раньше объясните, что же все-таки случилось? Вы сказали, смертельная доза - это... ну, не по ошибке... Что же тогда, почему?
- По всем имеющимся данным, это - самоубийство, - тихо и как будто извиняющимся тоном ответил Линьков.
- Как это самоубийство?! Почему?! - Я не сразу понял, что ору на весь вестибюль.
- Вот об этом я и хотел бы расспросить вас, - все так же мягко и терпеливо ответил Линьков. - Действительно, почему Аркадий Левицкий мог покончить самоубийством? Если причины для этого имелись, то вам-то они известны, ведь правда?
- Мне известно вот что, - сказал я с максимальной твердостью, на какую был способен в этот момент, - известно мне, что Аркадий Левицкий не из тех людей, которые способны искать выход в самоубийстве. Он считал самоубийство актом трусости. И вообще он всегда нашел бы выход из любого положения.
Причин я никаких не знаю: думаю, что их и не было.
- Я вас понимаю, - медленно заговорил Линьков, - однако же вопрос решается не так просто. Несчастный случай, как вы сами заметили, исключается.
Действительно, нельзя по ошибке принять смертельную дозу снотворного, а кроме того, снотворное вообще не принимают на работе...
- То есть, вы хотите сказать, что он... что ему это дали... заставили... - забормотал я, чувствуя, что пол под ногами опять слегка пружинит.
- Кто же мог заставить, - сказал Линьков, с сочувствием глядя на меня, - если вы сами видели, что никаких следов борьбы не было... Лежал-то он абсолютно спокойно...
Меня холодом обдало: я будто снова увидал, как Аркадий лежит на диване, такой спокойный, словно прилег отдохнуть и уснул. Да, никаких следов борьбы... Просто взял вот Аркадий и проглотил... сколько там было пачек этого проклятого снадобья? Не то четыре, не то пять, - значит, он заранее это подготовил, припас... Никогда он у себя не держал столько снотворного сразу, не так его легко получить да и незачем...
- ...и никого другого в лаборатории вечером вроде бы не было, - говорил тем временем Линьков, внимательно глядя на меня. - Вы, насколько мне известно, из института ушли вместе со всеми... и больше там не появлялись в тот вечер?
Последние слова он произнес вопросительным тоном, и я с некоторым усилием сообразил, что мне задан классический вопрос: "Где вы были, когда это произошло?"
- Нет, не возвращался, - ответил я. - Пошел в библиотеку и просидел в читальном зале до самого закрытия. Вышел оттуда без пяти одиннадцать, пешком пошел домой, там еще выпил чаю, почитал немного, лег спать около часу ночи, а утром мне позвонили...
- Понятно, - сказал Линьков, - для проформы мне это знать необходимо. Так какие же у вас соображения по поводу случившегося?
Я беспомощно пожал плечами.
- Не знаю, что и думать. Это... ну, просто это так нелепо, нелогично, что...
Действительно, что меня больше всего и прежде всего поражало в случившемся, так это его дикая нелепость, полнейший алогизм. Я все еще не мог внутренне принять это как совершившийся факт, мне казалось, что этого попросту быть не может, что так не бывает, чтобы ни с того ни с сего...
- Я только в одном уверен, это я уже говорил, - добавил я, - что никак не мог Аркадий покончить самоубийством! В конце концов я в этот день был с ним с девяти утра до пяти вечера, мы находились в одной комнате, работали над одним и тем же заданием, переговаривались... ну и обедали вместе, и вообще... Неужели бы я не заметил, если б он... ну, вел себя как-то необычно...