Если бы он рассказал о той двойной жизни, которую вел тогда Дитцен-Фаллада, в одном из своих романов, ему бы вряд ли кто поверил: счетовод, писатель, заключенный, наркоман, потом алкоголик: человек вроде бы из обеспеченной семьи, которого судьба, однако, то и дело гонит с места на место, и, наконец, снова писатель, которого та же судьба постоянно заставляет браться за перо.
Грабеж среди бела дня, учиненный Дитценом в Нойшёнфельде, был еще у всех на памяти, когда Фаллада в декабре 1922 года подписывал договор на «Антона и Герду». Незадолго до того, как Дитцен предстал перед судом в городе Бунцлау, Фаллада читал в Радахе корректуру своего нового романа. Пока Дитцен проверял счета у Кипферлинга, Фаллада получал первые экземпляры своей книги, а потом и гонорар за нее, разделенный на ежемесячные выплаты по сто марок. Это был первый постоянный источник дохода после нескольких лет погони за неизменно обесценивавшимися деньгами. И наконец, пока Дитцен пилил дрова на лесопилке Грейфсвальдской тюрьмы, имя автора «Антона и Герды» поминали на страницах литературных журналов.
Когда же он вышел из заключения и дал о себе знать друзьям, одним из первых отозвался Франц Хессель, автор, переводчик и редактор «Ровольта». 20 ноября он написал Фалладе: «Хорошо, что Вы снова в порядке — здоровы, веселы и настроены по-деловому. Жду от Вас „Записок заключенного“. Буду рад включить их в „Дневники“ или куда-либо еще». И «Записки» действительно были! Вот только издать их было нельзя, потому что они носили чересчур личный характер.
В Грейфсвальдской тюрьме содержалось около семидесяти заключенных. Это были главным образом мелкие правонарушители, находившиеся под следствием или уже отбывавшие назначенный срок. Режим в тюрьме был довольно либеральный: уже на третий день пребывания там Дитцену разрешили «заниматься своим делом». 22 июня он начинает вести дневник, чтобы как можно точнее запечатлеть все особенности тюремного существования, и изучает все досконально, стараясь выяснить даже, присутствует ли у него самого в подсознании «чувство вины». Описывает он, конечно, и быт заключенных — то скупо, то, наоборот, в мельчайших деталях сообщает о работах, которые им приходилось выполнять, записывает приходящие в голову воспоминания, дает «портреты» сотоварищей и надзирателей, толкует увиденный сон и рассуждает о некоей библиотечной книге, одной из тех, брать которые разрешалось раз в неделю. К началу августа у него уже была рукопись на ста семидесяти восьми листах большого формата, без заглавия. Тогда она еще сохраняла характер дневника, но потом Дитцена сделали «кальфактором», времени писать у него стало немного, и второго сентября он снова прекращает свои записки. Эти записки не только свидетельствовали об острой наблюдательности и умении автора точно запечатлевать на бумаге все подмеченное: позже они стали для него богатейшим источником фактического материала, часть которого вошла в роман «Пополам — или заложу».
Фаллада выходит из тюрьмы, но тюремная жизнь продолжает занимать его. 12 декабря Хессель принимает его «Тюремные очерки» и передает их Штефану Гроссману, который включает взятый оттуда очерк «Голоса из тюрем» в очередной номер еженедельника «Дневник» (3 января 1925 г.), проставив под ним, по обыкновению, псевдоним «Ханс Фаллада», чем, однако, чрезвычайно огорчил автора.
Пауль Майер, старший редактор «Ровольта», через руки которого прошли все романы Фаллады, тоже готов помочь ему делом и советом. «В ближайшие дни, — пишет он своему автору 24 марта, — выходят тюремные мемуары Фехенбаха. Вам обязательно нужно прочесть эту книгу. Читая Фехенбаха, я то и дело сравнивал его впечатления с Вашими — это очень любопытно. В целом, конечно, ваши впечатления совпадают». Позже Фаллада, вероятно, прочел эти воспоминания Фехенбаха, однако нигде потом об этом не упоминает.
А Пауль Майер и Франц Хессель продолжали заботиться о своем подопечном. В апреле Фаллада сотрудничает уже с несколькими редакциями: «Литерарише Вельт» публикует его рассказ, журнал «Ди гроссе Вельт» печатает «Обручальное кольцо»; даже «Нойе Рундшау» С. Фишера предоставляет ему свои страницы. Укрепляется и связь с «Дневником»: в апреле и августе Гроссман печатает новые рассказы Фаллады. Дела явно пошли в гору. Кажется, он окончательно решил стать писателем.