Выйдя в марте 1928 года на свободу, он направился в Гамбург. Там ему пришлось на собственном опыте убедиться, как трудно живется выпущенным из тюрьмы людям. Некоторое время он живет в Доме призрения для бывших заключенных и работает в специально открытом при доме машинописном бюро. Потом находит меблированную комнату. В июле поступает помощь и от семьи: адвокат Фриц Бехерт, муж сестры Дитцена, передает ему небольшую ссуду. Дитцен пытается прожить на заработки от печатания адресов в машинописном бюро, но вскоре убеждается, что это невозможно. И восьмого августа пишет письмо Эрнсту Ровольту, где просит «дать ему еще один шанс»: он готов выполнять «любую, даже самую последнюю работу». А с дурными привычками, пишет он, покончено навсегда.
И это он пишет уже не для того, чтобы произвести впечатление: он вступает в Общество трезвости и даже читает там лекции. Через это общество он знакомится с семьей Исселей, которые соглашаются сдать ему комнату на то время, пока не вернется из санатория их дочь. Когда же наконец 13 октября Анна Иссель возвращается, Дитцену для краткого знакомства со своей будущей женой остается всего один день: в тот же вечер он покидает Гамбург, так как один из чиновников его бывшей тюрьмы нашел для него работу в Ноймюнстере. Через несколько дней Дитцен становится сборщиком объявлений для газеты «Генераль-Анцайгер» и работает столь усердно, что вскоре добивается повышения, а потом становится и репортером в отделе местной хроники.
Чтобы вновь привыкнуть к жизни на воле, а тем более — к роли молодожена, требуется время. Только через полгода после освобождения он наконец решается описать кое-что из своих тюремных приключений. В ноябре 1929 года он посылает в издательство «Ровольт» первый «небольшой отрывок» своих тюремных воспоминаний объемом в 26 страниц.
Конечно, это не «воспоминания» в прямом смысле слова. Даже нойхаусская история, легшая в их основу, узнается с трудом. Правда, герой «отрывка» тоже едет куда-то поразвлечься, тоже растрачивает казенные деньги, тоже добровольно является в полицию — и тоже просит срок побольше: «Хочу бросить пить!» Но на этом сходство кончается: все прочие факты и детали — совершенно не совпадают.
Фаллада использовал и записи о своем первом, грейфсвальдском заключении, переписывая целые пассажи из старого тюремного дневника — например, описание борьбы с клопами или добывания огня при помощи «кремня, ремня и железяки». Фрагмент «Три года нечеловеческой жизни» доказывает, что Фаллада не намеревался как можно точнее изложить все, что произошло с ним самим: подлинные факты перерабатываются почти до неузнаваемости, превращаясь в чистой воды «беллетристику».
В целом этот период составляет для Фаллады как бы общий фон, необходимое условие возникновения романа. И Дитцен, и Куфальт происходят из «благополучной семьи», оба — недоучившиеся гимназисты, оба растрачивают чужие деньги; оба попадают сначала в тюрьму, потом — в Дом призрения для бывших заключенных и получают работу в машинописном бюро. Наконец, оба ищут подписчиков и объявления для местной газеты: один — для «Генераль-Анцайгер». другой — для «Городского вестника». Дитцену, кроме того, удается стать секретарем «Общества содействия туризму», тогда как Куфальт так и не смог отобрать у «гениального пьяницы» Дитриха этот его (шестой по счету) пост.
Этим, однако, сходство автора со своим персонажем и ограничивается. Куфальта так же нельзя считать «автопортретом» автора, как нельзя считать им Тредупа и Пиннеберга. Даже если согласиться, что Рудольф Дитцен, писавший в тюрьме дневник и анализировавший в нем сам себя, не мог не перенести каких-то черт «себя тогдашнего» на своего героя. Конечно, многое в жизни этих его героев, особенно Пиннеберга, основывалось на личных переживаниях автора, да и сам автор мог обнаружить некоторые из их черт характера в себе самом. И тем не менее Фаллада никогда не писал о себе, и его романы менее всего автобиографичны как раз там, где сходство между фабулой и фактами биографии писателя кажется наконец бесспорно установленным.
Тюремную жизнь автор изучал не «по источникам и документам», а на собственном почти трехлетнем опыте. Моделью для описываемой им тюрьмы небольшого гольштинского городка послужил не патриархальный «исправительный дом» в Грейфсвальде, а ноймюнстерский централ. Правда, некоторые детали взяты Фалладой из старого, грейфсвальдского дневника 1924 года: когда Куфальт проводит ночь в участке, повторяется история с клопами, а вернувшись под конец в свою «любимую камеру», он с удовлетворением обнаруживает за парашей кресало, кремень и трут — те самые «железяку, кремень и ремень».