Итак, на что же надеялся Кожевников? Он, безусловно, мечтал обскакать «Новый мир» Твардовского и превратить «Знамя» в журнал номер один. А для этого надо было найти свою изюминку. Твардовский в конце 50-х во многом выбился за счёт злободневности и социальности. Но для Кожевникова этот путь был неприемлем. Слишком много он таил подводных камней. Главный редактор «Знамени» решил оседлать военную тему. Первой ласточкой стал роман Константина Симонова «Живые и мёртвые». Потом в редакционном портфеле появились военные рассказы Виктора Астафьева и повесть Григория Бакланова «Мёртвые сраму не имут». Но Астафьева и Бакланова тогда ещё мало кто знал. Требовалось забойное имя. И тут лучше кандидатуры Гроссмана найти было невозможно. По мысли Кожевникова, Гроссман должен был развить намеченную журналом линию.
Правда, было одно «но». Весной 1959 года Кожевников уже пытался напечатать военный рассказ Гроссмана «Тиргартен». Однако цензура усмотрела в нём опасные аллюзии и настойчиво порекомендовала главному редактору воздержаться от публикации этого сочинения. Кожевников предостережению не внял, оставив крамольный рассказ в вёрстке пятого номера. Цензоры тоже проявили характер и пожаловались в ЦК КПСС. А что партаппарат? Там всегда преобладали трусы. Понятно, что в отделе культуры ЦК Кожевникову дали совет не дразнить гусей и согласиться с цензурой. Но конфликт на этом исчерпан не был. 25 февраля 1960 года руководитель Главлита П.Романов в очередном донесении в ЦК специально вернулся к старой истории и вновь заострил внимание партфункционеров на прежних грехах Кожевникова. Он сообщил:
«Редакция журнала «Знамя» для опубликования в майском номере за 1959 год представила на контроль вёрстку рассказа В.Гроссмана «Тиргартен». В рассказе автор пытается объяснить сущность гитлеровской диктатуры и обосновать причины, породившие фашизм. Однако при этом он допускает серьёзные ошибки и грубое искажение исторической действительности. В рассуждениях единственного положительного персонажа рассказа – служителя Берлинского зоосада Рамма и в своих отступлениях В.Гроссман характеризует фашизм не как социальное явление и порождение международного империализма, а как явление национальное, как результат морального и нравственного уродства немецкой нации. В рассказе немецкий народ отождествлён с покорным стадом, которое гонят на скотобойню. Более того, в ряде случаев автором подчёркивается «нравственное» превосходство зверей зоосада над людьми. Редколлегия журнала «Знамя» упорно отстаивала это идейно неполноценное произведение, всячески добиваясь его опубликования. Указанное произведение по рекомендации Отдела культуры ЦК КПСС не было помещено в журнале».
Помня об этой истории, Кожевников попросил своего первого заместителя Бориса Сучкова прочитать и оценить рукопись нового романа Гроссмана не только с точки зрения художественности, но и с позиции политика – на предмет соответствия партийному курсу.
Из чего исходил Кожевников? Сучков не входил в его близкий круг. Он был навязан главному редактору «Знамени» секретарём ЦК КПСС Михаилом Сусловым. После войны Сучков, считавшийся крупным специалистом по западной литературе, работал в Агитпропе ЦК, но очень скоро попал в страшную мясорубку. Берия, недовольный усилением позиций Суслова, почему-то решил, что именно у Сучкова легче всего выбить компромат на быстро растущего партфункционера. Однако тот, оказавшись между молотом и наковальней, предпочёл во время следствия молчать. За это после смерти Сталина Суслов оказал Сучкову протекцию.
3. Первая реакция на роман Гроссмана: страх Бориса Сучкова
Отдав своему первому заместителю рукопись Гроссмана, Кожевников надеялся убить сразу двух зайцев. Он, зная о прекрасном литературном вкусе Сучкова, рассчитывал услышать объективную оценку, насколько значительно новое сочинение Гроссмана. Это первое. И второе. Поскольку Сучков был вхож к Суслову, он мог бы избавить редакцию от придирок цензуры (а то, что Главлит не оставит журнал в покое, в этом Кожевников не сомневался).
А дальше случилось непредвиденное. Сучков увидел в рукописи Гроссмана то, что Кожевникову даже не снилось: махровую антисоветчину. Писатель, по его мнению, коммунизм поставил на одну доску с фашизмом. А за такое могли и посадить.