Искажена картина и внутренней жизни страны. Автор всё своё внимание направил на «теневые стороны», связанные с «культом личности» <…>
Каков «положительный идеал», выдвигаемый романистом? Идеал этот ничтожен – «гуманистическая», «добрая», а по сути этакая сладко-идиллическая буржуазная демократия, – без «начальства», без руководства, без какой-либо партийности и т.д. <…>
Василий Гроссман по существу встал на позиции идейно враждебные советской идеологии, дал тенденциозно-искажённую картину советской действительности. Исправлять роман невозможно» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 120, лл. 76–77).
Позже говорили, что Скорино якобы раскаивалась. Мол, не зря она стала всячески продвигать в журнале колымские стихи Варлама Шаламова, и потом помогать Андрею Вознесенскому. Но как было в реальности, достоверно не известно.
Я думаю, что уж кто точно ни в чём не раскаивались, это Кривицкий и Галанов. Это были два литератора, которые всегда всё понимали, но следовали принципу: «Чего изволите?». Одна история с воинами-панфиловцами чего стоила. Это ведь Кривицкий первым воспел в «Красной звезде» подвиги панфиловцев. Но когда после войны выяснилось, что один из уцелевших панфиловцев служил у немцев, Кривицкий моментально в своих статей отказался: мол, сам ничего не видел, а всё придумал. Он говорил, что боялся за правду загреметь на Колыму. А когда подули другие ветры, Кривицкий вернулся к старой повести. И как ему можно было верить?
В своём отзыве о романе Гроссмана Кривицкий отметил:
«О рукописи романа В.Гроссмана можно писать и просторно и коротко. Я напишу коротко.
Один из героев романа говорит: «Наша человечность и свобода партийны, фанатичны, безжалостно приносят человека в жертву абстрактной человечности».
Доказательству этого клеветнического тезиса и посвящён весь роман В.Гроссмана.
Автор бьёт здесь в то же самое яблочко, которое является главной и излюбленной мишенью поборников буржуазной демократии, клеветников социализма» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 120, л. 78).
В том же духе написал своё заключение и Галанов, до этого воспевавший бездарную прозу Бориса Полевого. Он подчеркнул:
«Тягостное, неприятное чувство оставляет новый роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». О чём эта книга? О подвиге людей на войне? Об исторической победе наших войск под Сталинградом? О тыле и фронте? Но, читая роман не раз, невольно задаёшь себе вопрос, во имя чего совершались великие подвиги и жертвы? Ради чего страдали, боролись и погибали такие люди, как Греков, Ершов, Мастовский, если вокруг этих и других героев романа писатель рисует картины, полные жестокости, подлости, грязи, если элементарные человеческие права топчутся и нарушаются, в отношениях между людьми царят цинизм, двоедушие и даже самые честные вынуждены лицемерить, изворачиваться, вести «иссушающую сложную игру», чтобы не стать жертвами доносов и репрессий. А ведь именно так изображает Гроссман в своём романе советский фронт и тыл в период Сталинградской битвы» (РГАНИ, ф. 5, оп. 36, д. 120, л. 81).
Не подкачал бдительных редакторов и Виктор Панков, начинавший свою литературную карьеру после войны в отделе литературы газеты «Правда» под началом как раз Кожевникова. В отличие от других рецензентов он не ограничился только обличениями. Критик предпринял попытку проанализировать текст. Но под конец и он сбился на риторику. Панков, завершая разбор рукописи, заметил:
«Я знаю, что автор не согласится с моими критическими замечаниями. Я и не рассчитываю на его согласие, ибо мы стоим на противоположных позициях. Но нельзя не говорить о том, что он отбрасывает все принципы историзма. Отбрасывает совершенно когда речь идёт о таких людях, как Бухарин, Троцкий, Рыков, Каменев и другие. Они выступают тоже «просто как люди», при полном забвении того, что они выражали определённые политические взгляды.