— Все или еще есть?
— Два ведра, — отвечает Ксеня.
Из диспетчерской вышел наконец штурман Аленкин. Люди снова бросились к нему. Штурман поднял руки и отрубил:
— С берега груз не возьму, далеко носить — не успеем.
Колхозники обступили его и уже не просили, а ругались, требуя, чтобы штурман разрешил погрузку мешков, которые мокнут на дожде.
Аленкин ловким движением угнал рукав шинели от кисти почти до самого локтя и, показав людям часы, сказал:
— Стоянка пятнадцать минут…
Шум голосов заставил штурмана замолчать. Он на какое-то мгновение заколебался и начал снова:
— Товарищи, за нами следом идет грузо-пассажирский, простоит час. Заберет всех до одного, а мы не можем, мы скорая линия, понятно?
Снова поднялся шум. Старушка в ватнике сердито трясла кнутом и, передразнивая штурмана, кричала:
— Скорая ли-ния… совисти у тебя нет, сови-сти-и!
Аленкин покраснел. Для большей суровости он сжал губы, но от этого на его левой щеке засеклась добрая ребячья ямка.
— Да поймите же вы — не могу. Не имею права ломать расписание…
Уловив в тоне штурмана слабинку, несколько человек побежало к подводам. Взвалив на плечи по мешку, они бегом вернулись назад и так, с мешками на плечах, стали ждать.
Из диспетчерской вышел начальник пристани, поглядел на продрогших людей, на штурмана, покачал головой и громко сказал:
— Чем спорить, лучше бы грузил, — время-то идет!
Аленкин обернулся и кинул ему вызывающе:
— Чем зря болтать, лучше бы подготовили груз! Почему не перебросили мешки с берега на дебаркадер?
— А ты мне грузчиков прислал? Своих небось жалеешь! — Он иронически кивнул в сторону матросов, которые сновали по дебаркадеру и с серьезными лицами носили соленые грибы в плошках, в кружках, в бумажных кульках. Только боцман по-прежнему стоял у сходней и прислушивался к скандалу.
— А ты чего зеваешь! — крикнул ему на ходу кочегар, бегавший на берег как был — в одной безрукавке. — Грибы — во!
Боцман даже и не обернулся. Он еще раз взглянул на черную шинель штурмана, ярко темневшую среди серых, осенних одежд, и пошел, но только не на берег, а на теплоход.
Аленкин ничего больше не слушал и не объяснял, он требовал от начальника пристани звонков к отвалу. Тот не двигался с места.
Штурман старался не смотреть в разгневанные лица и обиженно думал, что вот эти самые люди, живущие тут в прибрежных селениях, выверяют часы по свистку «Георгия Седова», а теперь не хотят понимать, что такое расписание. На железной дороге никому ведь не приходит в голову требовать задержки поезда из-за багажа! Но больше всего Аленкина возмущал начальник пристани: он-то знает, что такое график движения! Запоздал — законно жалуются пассажиры, которые были на борту; не взял народ с пристани — законно жалуются оставшиеся. И никому дела нет ни до славы судна, ни до тех, у кого пароходство отнимает за опоздание почетные вымпелы.
Время стоянки истекало.
Скромным на этот раз движением правой руки отогнув манжет у левой, Аленкин еще раз глядит на часы, беспомощно оборачивается к теплоходу и видит то, что и хотел, бы увидеть: по ярко освещенному трапу, сунув кулаки в карманы шинели, медленно спускается капитан. Но идет он подчеркнуто неторопливо, с тем особым, ничего не говорящим выражением на лице, которого больше всего и опасались штурманы «Седова».
Встретив взгляд Аленкина, капитан отводит глаза. Штурман весь напряжен и вопреки здравому смыслу теряет вдруг уверенность в своей правоте.
Капитан молча входит в толпу. Посмотрел направо, потом налево — шум прекратился.
— Теплоход перегружен, — твердо говорит капитан, — взять не могу.
Секунду еще держится тишина. В этой тишине глухо шлепаются один за другим скинутые с плеч мешки. Потом начинается суматоха: одни отчаянно и зло бранятся, другие с досадой смотрят на капитана.
Начальник пристани, ни слова не сказав, направляется к медному колоколу, висящему под часами.
Капитан поворачивается и молча идет к трапу. Люди еще подбегают, упрашивают…
Опустив голову, следом за широкой спиной капитана продирается Аленкин, подавленный всем случившимся и благодарный своему капитану.
* * *На следующий день в мире было прибрано и светло. Обсыхали под солнцем заново вызелененные берега, а между волн в просторных впадинах плавала такая яркая лазурь, как будто ее смыло дождем с неба.
На скользкую палубу выходили люди и без причины улыбались.
Капитан стоял перед рубкой и глядел куда-то вверх, заслоняя глаза от солнца фуражкой, которую высоко держал над головой.
— Ни черта не смотрят штурмана, — говорил он Аленкину, стоявшему в рубке у окна, — труба-то у нас ай грязная!
Надев фуражку, капитан сел перед рубкой на лавку. У штурвала лучший рулевой — Матвей Денисов.
Капитан заметил меня и жестом пригласил сесть рядом. Судя по этому жесту, настроение у него хорошее. Он молчал, смотрел на Волгу. Глаза его молодо, весело, жадно вбирали в себя пространство. Казалось, для того он и сидит так прямо, чтобы видеть дальше.
Аленкин почтительно перегнулся из рубки наружу и попросил разрешения сойти вниз.
— Идите, — сухо сказал капитан, и глаза его вдруг поскучнели. Он проследил, как проворно сбегает по мостику Аленкин, и ворчливо добавил: — Воображает, что он гвоздь мира!
Я не поняла, что это значит, но спрашивать было неудобно.
— …Переведи его в старшие — пойдет, в капитаны — пойдет! Даже и не задумается: могу — не могу…
— А разве же он плохой штурман?
— Этого я не говорю, — уклончиво ответил капитан. Он вдруг поднял руку, сделал, легкое движение от себя.
Из рубки тут же отозвался Матвей:
— Есь-есь!
— Люди думают, что у штурмана только и дела— стоять на вахте колом и голос подавать: право руля, лево руля!
Из рубки долетел осторожный смешок Матвея.
— Руль да плес — это, конечно, дело важное, очень важное, даже самое важное, но еще не все!.. Вот вчера как поступил бы на месте Аленкина хороший штурман? Я хочу сказать, настоящий штурман!
Капитан сузил глаза и пошел рубить с азартом:
— Вышел, посмотрел, прикинул и. командуй! Давай грузи, давай не задерживай: мы — скорая линия!.. Матросам то же самое… — налетай, ребята! К чертям грибы… А боцману в таких случах только мигнуть надо, да еще такому боцману, как наш. А мешков этих сколько было? На полчаса хорошей работы!.. Потом сообразить не вредно: впереди большой перегон, — значит, можно еще и к механику пойти, попросить по-хорошему. Механик тоже человек. Глядишь, и прибавил ход, а это значит— и людей забрал, и из графика не выскочил. Все довольны, все рады, сам рад! Лишние единички к плану— тому же штурману слава! Да вы что? Хороший штурман никогда не оставит на берегу груз, скорее у другого из-под носа сцапает, да еще осенью! Расписание и так сбито. — Капитан прищелкнул языком и добавил: — Он не то что свою команду, он бы этого… этого дохлого начальника пристани грузить заставил, да, да, как миленького… А «Баху» достался бы кукиш.
— Какому Баху?
— «Академику». Тому самому, что вчера за нами следом шел, есть такой пароход «Академик Бах»… А как поступил Аленкин? Вот когда я был штурманом, у меня однажды артисты из первого класса клепку для бочек грузили, да еще благодарили потом за физкультуру.
— Так почему же вы?..
Капитан не дал договорить.
— Потому что если он дурак, то, сами понимаете…
Я ничего не поняла. Капитан скосил глаза в мою сторону:
— Да поймите же вы, я вышел, когда Аленкин уже принял решение. Какой он ни есть, но он штурман — все кричат на него, а он стоит, выдерживает. Потом, представляете себе, выхожу я и отменяю решение. Колхозники, конечно, довольны. Начальник пристани тоже. А про себя думает: не штурман, а шляпа! А штурману Аленкину, может, всю жизнь придется заходить на эту пристань ― вот ведь в чем дело!.. Вообще-то Аленкину, конечно, повезло: не будь за нами парохода, пострадал бы его штурманский авторитет.