Перейдем к выводам?
Представим себе, что «Конец холодного дома» так и не был бы напечатан, то есть профессионально, как журналист, я бы в данном случае не состоялся. Можно ли сказать, что, стремясь к наказанию конкретного зла и совершению конкретного добра, я действовал не как газетчик, а как «рядовой советский гражданин»? Прежде всего, не вижу ничего дурного в том, что мы действуем как «рядовые граждане», потому что это и необходимо, и прекрасно.
В холле «Комсомольской правды» на обелиске высечены имена шестнадцати журналистов «Комсомолки», погибших в Великую Отечественную войну с удостоверениями газеты, но как рядовые солдаты. Их смерть, жизнь и работа остаются для нас примером и в мирное время. Мы всегда обязаны помнить, что для журналистов никто не пишет «особых» законов, не придумывает «особой» морали. Мы должны и работать и жить, принимая решения и как газетчики, и как рядовые граждане. Такой подход к работе — основа основ журналистики; впрочем, вряд ли кто из нас воспринимает наше дело иначе.
Однако в сравнении с другими рядовыми гражданами мы, представители чрезвычайно острой профессии, несколько лучше вооружены: у нас всегда остается реальная возможность газетного вмешательства и разоблачения зла, которая висит над «заинтересованными» лицами и даже инстанциями дамокловым мечом. Зная это, а также зная, что это знают все «заинтересованные», мы получаем преимущество в виде более решительных и бескомпромиссных действий.
Провокация газетным выступлением — тоже оружие журналиста, тоже нормальная, с моей точки зрения, форма его активного вторжения в жизнь. Только пользоваться этим оружием следует осторожно, то есть профессионально. Категорически нельзя позволять «личному» перехлестывать через край и сводить с помощью газеты личные счеты. Надо всегда помнить, что мы работаем в редакции как представители и выразители общественного мнения, а потому нам следует постоянно ощущать свою ответственность перед читательскими массами. Сотрудники отдела писем, например, получив чью-то жалобу и проверив ее с помощью собкора «на месте», пересылают в соответствующую инстанцию, составив «сопроводиловку», в которой выражают свое отношение к факту, то есть, по сути дела, отношение редакции. Нет ни статьи, ни публикации, и между тем «меры приняты»! Что это, как не форменная провокация газетным выступлением? Возможно, слово «провокация» лучше заменить каким-то другим, например «угроза», но суть от этого не изменится. Очеркисты, по-моему, тоже могут писать «сопроводиловки», звонить по телефонам и лично ходить по инстанциям независимо от того, намерены или нет писать материал, — разумеется, с санкции руководителей газеты, от имени которой они действуют, или по крайней мере поставив руководство в известность. Впрочем, граница между провокацией написания статьи и ее реальным опубликованием столь подвижна, что даже это мое громогласное рассуждение на тему о некоторых наших профессиональных «секретах», окажись оно доступно потенциально «заинтересованным» лицам, вряд ли способно их успокоить.
Приведу короткий пример. Ко мне обратилась в Горьком, когда я собирал материал об ударничестве на заводе «Красное Сормово», некая Валя М., технический работник заводоуправления: помогите с жильем! Супруг Вали, Владимир, пошел работать монтажником на строительство Сормовской ТЭЦ по объявлению, напечатанному в «Горьковской правде»: всем семейным в течение трех лет гарантировали получение квартир. Но миновали три года, и уже четвертый на исходе — квартиры нет, как говорится в таких случаях, и «неизвестно». В один из дней я заехал на ТЭЦ, и, потрясенный моим визитом, начальник стройуправления выдал мне официальный документ: квартира М. будет дана в очередном квартале. Потом я вернулся в Москву, занялся своими обычными делами, но в рабочий кондуит записал: «Квартира М. обещана таким-то в первом квартале». Миновало время, и я позвонил из редакции начальнику стройуправления. Как понимаю, он там решил, что все забыто, и потому еще более, нежели в первый раз, был потрясен, услышав мой голос. Затем я подстраховал дело вторым звонком из редакции, но уже в горисполком, намекнув в разговоре, что история может приобрести «фельетонный характер». Через неделю мне официально сообщили из Горького, что квартиру М. дали. Ни слова благодарности от М. я, естественно, не получил, — они, может, и не знали о моих усилиях, — но, если учесть, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным, я был рад хотя бы тому, что история не принесла мне неприятностей.