Вот и опять: выперла.
Мой путь к Дине не был прямым и легким. Во-первых, она жила в ту пору не в Москве, а в Сухуми, то есть была физически труднодостижима, причем ехать к ней без предварительного договора было так же опрометчиво, как становиться в конец очереди за дефицитом. Во-вторых, она действительно была и, вероятно, до сих пор остается в числе наиболее популярных экстрасенсов — стало быть, недостижима дважды. В наше время популярность — родная сестра моды, ее, можно сказать, близнец, и потому к Джанелидзе стремились не только настоящие больные с серьезными болезнями, но и те, кому она была нужна из престижных соображений, как ужин в ресторане ЦДЛ в обществе известного и скандального поэта, как породистый дог на даче в Пахре, как сама дача, да к тому же кирпичная, двухэтажная и в пяти шагах от дворца, возведенного самым модным дамским парикмахером, как арабская спальня из «Березки», новая дубленка, свежая машина, пропуск в ложу прессы на стадион в Лужниках и сидение в первом ряду Театра на Таганке во время похорон «Володи» Высоцкого. Добавьте к перечисленному пару сеансов «у Дины» от насморка, который конечно же можно запросто остановить несколькими каплями санорина, но «Джанелидзе делает это лучше, биомассажем», — и вы получите полный джентльменский набор, куда ярче свидетельствующий о вашем месте в обществе, нежели опубликованный вами научный труд, добытые тысячи тонн словесной или железной руды или ваша способность встать на защиту собственной чести. Народ этот, рвущийся к Дине во имя одной небрежно брошенной в застолье фразы, и распускает, кстати, самые фантастические слухи по поводу возможностей экстрасенсов, тем более что их «болезни» и впрямь «излечиваются» с помощью одноразового наложения рук. А Джанелидзе, как и другие ее знаменитые коллеги, в результате всего этого становится для простых смертных недостижимой в кубе.
Откровенно признаюсь: хотя нет у меня ни дачи в Пахре, ни дога, ни пропуска в ложу прессы и многого прочего, я все же к Дине прорвался, однако не без помощи московских экстрасенсов, занимавшихся в одной таинственной лаборатории. Они честно, но бесплодно провозились со мной около полутора месяцев, а затем передали в руки своего лидера.
У любознательного читателя кроме естественного желания узнать наконец, что такое биополе и кто такие экстрасенсы, теперь возникнут как минимум еще два вопроса (ох, Дина, Дина, как ловко она уводит меня в сторону!): что значит в применении к ее московским коллегам термин «занимающиеся» в лаборатории, а не «работающие» и почему, помянув лабораторию, я позволил себе сказать «таинственная»? Осилить ответы на эти вопросы мне будет трудно, потому что никакого отношения к физике я не имею. Моя миссия скромнее, и тем не менее…
Итак, экстрасенсы! — одно название чего стоит: красивое, интригующее, романтичное и непонятное и потому как бы поставленное за пределы элементарной критики. Про зубного врача, например, еще можно сказать, что он «зубодер», а вот про стоматолога — сложнее. Глазник — одно дело, он не просто земной, он приземленный, а офтальмолог — согласитесь, витает где-то в неосознанной высоте, как и бывший кожник — ныне дерматолог, легочник — пульмонолог, ухо-горло-нос — отоларинголог и так далее.
Но что все эти «ологи» в сравнении с экстрасенсами!
«Сенсор» — переводится с французского как «чувство». Экстрасенсорный — сверхчувствительный, а экстрасенс — человек, обладающий повышенной чувствительностью. Вот вам и вся таинственная романтика. В некоторых публикациях их называют проще: сенсетивы — от того же корня, с тем же значением, но примерно так же, как если бы легочника назвали не пульмонологом, а просто пульмоном. Однако некоторые самым точным наименованием полагают такое: биополисты, потому что считают, что в конечном счете вся суть направления кроется в биополе, о существовании которого, добавлю от себя, знают сегодня буквально все, кроме тех, от кого зависит реальная возможность научно удостоверить или опровергнуть этот факт: я имею в виду физиков. В своем подавляющем большинстве они категорически и, что называется, с порога, то есть без каких-либо экспериментов и проверок, уже не просто говорят, а орут благим матом: нету никакого биополя и быть его не может! Они утверждают, что существующих полей вполне достаточно, чтобы объяснить и понять все, что происходит в природе, а потому незачем придумывать какое-то новое и никому не известное биополе.
(Очень интересная, не могу удержаться от комментария, весьма перспективная и, главное, прогрессивная позиция, — о поле, поле, кто тебя усеял! Давно ли мы были свидетелями нелегкой судьбы генетики и кибернетики, приговор которым подписали многие ученые, в ту пору уверенные, что научные открытия разрешаются и запрещаются путем голосования? Впрочем, кто гарантирует, что сегодня они думают иначе? Однако уже появились, — слава богу, говорят экстрасенсы, — отдельные физики, которые, размышляя о биополе, нашли в себе мужество не просто грубо отрицать его наличие, а публично и смело поставили этот факт «под сомнение», — хоть за это вам нижайший поклон от имени экстрасенсов, дорогие двигатели прогресса! И просто поименно можно назвать нескольких ученых, продвинувшихся по пути признания еще дальше; правда, в мощном потоке протеста их голоса — слабые ручейки, не способные оказать сколько-нибудь заметного сопротивления…)