И пробил час! — я вышел на середину комнаты, Дина положила ладонь на мою грудь и тихо спросила, что я чувствую, «дарагой», идет ли тепло. Я вслушался в себя и осторожно пожал плечами. «А теперь? — мягко спросила Дина, сильнее нажав ладонь, и через секунду добавила вкрадчивым голосом: — Горячо, да?»
Что вам сказать, уважаемый читатель? Возможно, описывая сейчас во всех подробностях мои тогдашние ощущения, стараясь быть при этом откровенным и беспощадным по отношению к самому себе, а к Дине как минимум доброжелательным, я хоть немного подскажу специалистам, интересующимся проблемой биополя, путь к разгадке того, что они называют «Дина-эффектом».
Но прежде напомню один эпизод из документального фильма, недавно промелькнувшего по Центральному телевидению; фильм, если не ошибаюсь, посвящен механизму взаимоотношений коллектива и личности. Эпизод такой. Десять малышей со слюнявчиками на груди сидели за большим овальным столом и с аппетитом уписывали манную кашу. Мы, зрители, были заранее уведомлены ведущим, что в девяти тарелках каша посахарена, а в десятой коварным образом посолена, причем густо, и наше внимание, естественно, концентрировалось на этом десятом, волею случая избранном героем эксперимента. Бедный малыш тем временем глядел на своих товарищей с совершеннейшим недоумением, потому что не мог понять, как они, причмокивая и облизываясь, едят эту гадость, от которой его воротило. Но самое поразительное заключалось в том, что и он, и, разумеется, мы все с ужасом ждали момента, когда нужно будет отвечать на вопрос ведущего: «Вкусная каша, сладкая?» Дети один за другим дружно и весело говорили: «Сла-а-адкая!», и, по мере того как очередь приближалась, малыш все более втягивал голову в плечи и затравленно озирался, — вы представляете себе, как был богат и многообразен спектр его недетских ощущений? И вот, давясь и кашляя, он безропотно сдается всепобеждающей силе коллективного мнения и, опустив глаза в тарелку, шепчет: «Сла-а-адкая» — к великому удовлетворению устроителей эксперимента и почему-то нашему.
Я был примерно в той же ситуации. За несколько часов, в течение которых Дина Джанелидзе продержала меня в числе зрителей, по меньшей мере полтора десятка человек на вопрос: «Чувствуете тепло?» — мгновенно отвечали: «Чувствуем!», и когда Дина, нагнетая атмосферу, спрашивала: «А теперь, дорогой, правда, горячо? Очень?» — не просто говорили в ответ, а буквально вопили: «Очень!» Я их не осуждаю прежде всего потому, что далек от мысли абсолютизировать собственные ощущения, не говоря уже о том, что их «каша» могла быть и в самом деле «сладкой». Одно могу с уверенностью утверждать: лично я никакого тепла не почувствовал и на том стою, хоть режьте меня на куски.
Однако была ли у меня возможность публично признаться в этом? Наверное, была. Читателю, глядящему на ситуацию «сбоку», она вообще кажется проще и разрешимее, тем более что я не малыш со слюнявчиком на груди и крестить своих внуков ни с Диной, ни с кем из присутствующих в комнате мне не предстояло. Но оказались бы вы на моем месте, уважаемые товарищи, хотел бы я послушать, какие вы пели бы песни! Я и сейчас, защищенный от той обстановки минувшим временем, письменным столом и искренним желанием говорить правду, и то испытываю кое-какие трудности — а тогда?
Кто ответит мне на вопрос, почему даже самые принципиальные люди, внутренне содрогаясь, прилюдно восхищаются тем, что про себя хулят, но что вызывает одобрение большинства? И почему они, подчиняясь той же технологии конформизма, прилюдно ругают то, что им тайно нравится? А вы, читатель, никогда не трактовали «соленую» действительность как «сладкую»? Слаб человек, вот уж воистину! И тот из вас имеет право бросить в меня камень, кто находил в себе мужество, оказавшись в положении, аналогичном моему, поступить иначе. Поверьте: любому человеку, сидящему перед Диной, пришлось бы затратить на конфронтацию с ней куда больше нравственных сил, нежели на согласие; цвет стаи всегда был экономичнее цвета белой вороны.