Февраль проскочил как один день. Собственно, ни одного дня и не было, поскольку уходил я из дома по темноте, а возвращался домой при звёздах. И не пропал мой тяжкий труд, удалось за месяц сделать первую часть проекта, которая и самому понравилась, а ещё больше — Антушевичу с Гниденкой. Стёпа так вообще был в диком восторге. Ещё бы, ему не надо ничего править, дополнять, переделывать и лаяться попусту с бабами. А они, если зациклятся на чём, так уж насмерть, хоть кол на шестимесячной чеши. Не останавливаясь на достигнутом и не теряя темпа, принялся за вторую, производственно-расчётную часть и притормозил. Но не по собственной вине, а из-за нерадивости и расхлябанности помощников. Пришлось срочно собрать большой совет и сделать внушение: или они, т. е., Шпацерман, Сухотина и Хитров, возьмутся за дело, как требует сложившаяся с дефицитом времени обстановка, или мы останемся без финансирования на первое полугодие и не сможем начать полевые работы в мае. Внушение подёйствовало, Шпацерман обещал за просрочку спустить с каждого шкуру — не уточнил, правда, как будет спускать с себя: больно ведь! — и мы уже вчетвером заканчивали наиважнейший для каждой полевой партии документ. А я ещё в редких промежутках успел вместе с Кузнецовым и Королём сочинить статейку в «Советскую геологию» о научном открытии Новогоднего месторождения. Сочинили, собственно говоря, мы с Дмитрием, а Король взялся на правах соавтора протолкнуть через связи в центральный печатный орган, как это принято во всех экспедициях, где рядовые геологи отваживаются на авторское дело. Производство и настроение мне поднимали две пары ботиночек, новейшие китайские кеды и лыжный костюм, приобретённые на премию, которую нам всё-таки выдали и даже ничего не высчитали.
За всеми этими проектными хлопотами совсем забыл про Володьку. Позабыт-позаброшен, он с тоски повадился хаживать на танцульки в ДК и, конечно, по простоте душевной вляпался в капкан. Смотрю, приходит позже меня и, что хуже всего, перестал кухарить, а в последние дни и вовсе пропадает ночами неведомо где без увольнительной.
— Сын мой, — обращаюсь к нему ласково, — пора тебе, пока окончательно не загубил неокрепшую душу, покаяться и признаться, где тебя черти по ночам носят.
— Жениться, — сообщает, стесняясь, — надумал.
— Кто надумал, — спрашиваю по-отцовски строго, — ты или она?
Её нет, а он мнётся, увиливает, грешник, от исповеди.
— Надо, — вздыхает виновато, — приспичило.
Вот так! Докобелился! А чья вина? Конечно, моя: я не уследил, занимаясь собою, я не объяснил, основываясь на опыте, я не уберёг от женских липких тенёт.