Есть! Первой ухватилась за ёлку левая рука, ненадёжно цеплявшаяся за невысокий скалистый гребень. Чёрта с два отдерёшь. Фигушки! Давай, правая, бери пример. Не боись, хуже не будет. Так! Перехватилась и правая. Молодчага всё же я! И ёлка почти не сдвинулась. Марья - тоже молодчина! Теперь надёжно вишу на липком колком стволе. Пока помощница крепится. Треть дела сделана, нет, пожалуй, только четверть. Ладно, пусть будет 20%. Если уставшие руки окончательно ослабнут, снова можно не начинать. Надо торопиться со следующей операцией спасения идиота.
- Как ты там, Маша?
- Нормально. Ещё сидеть?
- А тебе неймётся встать? - оттягиваю болтовнёй следующие движения замлевшего тела.
- Как скажешь. Не сердись.
Я и не сердился на неё, я злился на свою нерешительность, на сомнение в успехе.
- Помни, что я сказал: будет трудно – бросай.
- Ни за что, - не замедлив, отвечала она.
- Ну и умница!
Пора было задействовать и бесполезно болтающиеся задние конечности. Подумал и сразу почувствовал всё возрастающую режущую боль в правой ноге, особенно в колене, боль, как будто проснувшуюся от анабиоза страха. Этого ещё не хватало! Придётся терпеть и начать со здоровой левой.
- Держись, Маша, крепче!
- Держусь!
Слегка покачавшись на животе для разгона, я рывком выбросил левую ногу на скалу, но она, не удержавшись на слишком крутой и скользкой поверхности, медленно, нехотя, вернулась в первоначальное положение, а мне стоило больших усилий удержаться животом на прежней позиции. И Марья удержалась. Хорошо, что я не видел её лица, а то, наверное, отпустил бы колючую связку.
Ничего не оставалось, как попытаться закрепиться на скале правой больной ногой. Или прекратить безнадёжные издевательства над собой и напарницей. Снова покачавшись и взвыв от пронизывающей боли в колене, я смог закинуть правую ногу на скалу и застыть раскорякой в холодной испарине, тонко и безутешно воя и плача и от боли, и от удачи, оттого, что сумел сделать то, чего боялся не сделать.
Слышу, Марья тоже захлюпала, подвывая мне.
- Не дрейфь, старуха! – успокаиваю её и себя, прежде всего. Полдела, точно, сделано.
Полежал немного, успокаивая боль, скорее – привыкая к ней. Оклемался с пару минут, решаюсь на завершение операции. Уже не хочу отпускать ёлку. После такой-то вытерпленной боли? Дудки! Спасусь! Через любое терпение.
На повестке два варианта, и оба – аховые, с неясным финалом, на «фифти-фифти». Первый мне больше улыбается, поскольку менее болезненный, требует минимальных затрат моей изрядно истощившейся энергии, не предполагает почти никаких волевых усилий, т.е. – иждивенческий, поскольку нацело зависит от силёнок и упорства Марии, которой предстоит вытащить на скалу остатки никудышного и никому не нужного полутрупа. Второй, неизмеримо труднейший для меня: я всё делаю сам, если сумею преодолеть боль, не сдаться, и если не подведут утомлённые до предела руки. И если помощница усидит. Как ни старался, но так и не смог оценить её внешних силовых данных, поскольку постоянно видел в камуфлирующем и уродующем противоэнцефалитном балахоне с изредка открытыми по локоть полными руками. Девчонка! Мал-мала пораздумав, я решил не «финтить» и выбрал, естественно, второй вариант. Если и рухну всё же, то по собственной инициативе, может, зачтётся на том свете.
- Машенька, миленькая, ещё потерпишь?
- Пока не вылезешь, с места не сойду.
- Спасибо тебе.
Я чуть-чуть собрался с духом, глубоко и медленно вдохнул, резко выдохнул, стараясь забыть про своё колено, и замедленно, аккуратно и сосредоточенно передвинул сначала левую, а потом и правую руки выше по стволу, ближе к спасению. Всего на десяток сантиметров, а как полегчало, как порадовало, как воодушевило это движение на месте.
- Эй! – снова кричу, подбадривая себя и давая ей знать, что ещё не сорвался, трепыхаюсь на конце дерева. - Сейчас стану дёргать и раскачивать ёлку, кричать, выть, материться во весь голос, но ты сиди и не обращай внимания – это такая новейшая технология скалолазания. Сиди и не давай ёлке вырваться. Не хочешь слышать, пой какую-нибудь революционную песню.
- Ладно, - глухо согласился тот конец дерева.
Ну, всё, хватит волынить и бодяжить почём зря. Решительно оперся на раненое колено, ощутив мгновенный удар боли, встряхнувший всего до макушки, но не отступил, рывком, сколько мог, подвинул ватное тело вперёд и одновременно ухватился левой рукой повыше за ствол, подтягиваясь и помогая рывку, и замер, тяжело дыша. Я и не знал, что бывает такая боль, и представить себе не мог, а то бы отказался от лёгкой в уме затеи. Но выть и кричать не стал, только тихо, беспрерывно и замедленно стонал сквозь намертво стиснутые скрежещущие зубы, вживаясь в ритм пульсирующей боли. Казалось, что кто-то усердно режет колено тупым зазубренным ножом, доставая до кости, до нежной хрупкой чашечки. Режет медленно и старательно. Дождавшись терпимой болевой паузы, я повторил рывок, перехватившись на этот раз правой рукой и ощутив, что левое бедро вместе с задницей вылезли, наконец, из пропасти на бруствер. Можно было поверить в спасение, и эта затеплившаяся вера помогала несколько смягчить боль, разрывавшую колено, и очень хотелось заплакать, зарюмить горючими слезами. Дальше куда проще: повторяй движения, терпи и лезь вверх по ёлке. Я и полз, извиваясь надрезанным червем, боясь оторваться от ёлки. Уже обе ноги были на скале, и тут колено будто взорвалось, а нестерпимая боль рванула вверх по ноге и молнией ударила в голову, ослепив и вырубив сознание.
Очнулся разом, словно кто-то щёлкнул внутренним выключателем. Очнулся и не мог понять, где я и что со мной. На ад, где для меня зарезервировано тёплое местечко, не похоже – слишком светло и радостно. Прозрачное голубое небо, космическое, было всюду. Сообразил, что лежу на спине. Неужели божьи архангелы обмишурились и затащили атеиста в рай? Только вот облако, на которое положили, очень даже не мягкое и совсем не удобное. Подсунули, видать, новичку залежалое. Пришлось пошевелиться, устраиваясь поудобнее, и тут же надо мной склонилось затенённое округлое лицо с мягкими расплывчатыми чертами, в белых локонах и со скорбными внимательными глазами.
- Ты – ангел? – спросил тихо, боясь спугнуть нирванное состояние.
- Вряд ли, - ответил он.
- Не спорь – ангел, только не с прозрачными немощными крылышками, а с сильными руками, ангел-спаситель.
- Как ты? – не стал спорить ангел.
- Как на небе, - не покривил я душой. – Век бы так. Ты зачем бросила без разрешения ёлку? Вот я и сверзся на небо.
- Так она не шевелилась, а ты не отвечал, когда я кричала, - оправдывался ангел-спаситель. - Выглянула, лежишь в обнимку с ёлкой и не двигаешься. Подошла, гляжу – совсем обеспамятовал, еле пальцы отодрала от дерева...
- Они прилипли к смоле…
- … так их скрючило, подхватила под мышки и утащила подальше от обрыва. Что-то не так?
- Всё так, - согласился небесный новосёл, стыдясь своей земной немощи.
Помолчали, осваиваясь с обновившимся взаимоотношением не в пользу сильного.
- У тебя вся правая штанина в крови, и след кровавый остался, - сообщила она новость, о которой я лучше бы не знал, потому что без промедления сверзся с неба на землю, и нога, подлюга, заныла, затюкала глухой болью, как-будто только и ждала напоминания.
- Поранился?
Глупейший бабский вопрос, не требующий очевидного ответа.
- Ерунда! – отрезал я, морщась и гримасничая, возвращаясь к привычному легковесному поверхностному восприятию жизни, ни капельки не наученный недавним опытом. - Кажется, коленную чашечку раздолбал о камень и шкуру ободрал. Заживёт, как на псе, - и выдал перекошенными от боли губами гримасу, изображающую лихую улыбку, ненавидя себя за жалкое поверженное состояние и немного её за то, что видит меня такого и что сама здорова и невредима. - Не дрейфь, живём, старушка! - продолжал пижонить, раздумывая, как бы мне перевернуться на бок и не заблажить, опровергая себя. Не повернувшись на бок, не сяду, не увижу злополучной ноги. Казалось бы, так просто по сравнению с тем, что сделано, ан нет – любой последующий шаг всегда труднее потому, что то уже сделано, а это ещё предстоит через боль и «не могу». И эта статуя стоит здесь, наблюдает! Лучше бы ушла! Один бы я обязательно помог себе подбадривающими мужскими выражениями, а с ней – не моги! Болеть и страдать лучше всего в одиночку. Как, впрочем, и умирать. Меньше надоедают всякие врущие доброхоты. Выздоравливать можно и с близкими родственниками, разочарованными оттого, что не дал дуба и не позволил покопаться в оставленном барахле.