Я не хотела, чтобы Квентин видел, как я несчастна. За несколько месяцев до того мига, когда он должен был уехать в Англию, мы должны были поехать к нашим друзьям в Швейцарию, но я упросила дедушку Джорджа взять меня в Вену. Квентин поехал один, – она тяжело сглотнула и продолжила. – Тогда я в последний раз видела его живым. В деревне, куда они приехали, была лихорадка, и он заболел. Когда мы с дедушкой Джорджем узнали, мы поспешили к нему и мчались день и ночь, но опоздали.
Я была потрясена. Я чувствовала, что какую-то важную часть меня отсекли. Целыми днями я была в слепом, неизмеримом горе. Дедушка Джордж позаботился о погребении. Мы похоронили Квентина тихо, у маленькой деревенской церкви. Везти тело куда-то было бессмысленно. У нас не было дома – во всем мире не было ни одного места, что мы могли назвать своим. А та деревня была мирной и тихой. Я думаю, он бы хотел упокоиться в таком месте.
Мы с дедушкой остались одни. Нам ничего не хотелось, и мы сидели, сложа руки. Наконец, дедушка Джордж сказал: «Верити, так продолжаться не может. Надо сообщить родственникам, что Квентина больше нет – скрывая это, его не вернёшь». Он сказал, что мы должны хотя бы сообщить в Линкольнз-Инн, чтобы его комнаты могли отдать кому-то другому.
Она замолчала, будто собираясь с духом.
- Вот что вы должны понять: вся идея была моей. Я придумала это, и я одна в этом виновна. Я знаю, что это ужасно – со смерти брата не прошло и пары недель, а я украла его жизнь. Но это не было хладнокровным преступлением. Да, я хотела того, что мог бы получить он – шанс зарабатывать деньги, иметь профессию, изменять жизни людей. Но ещё, становясь Квентином, я делала его живым. Как может быть мёртв тот, кому пишут письма, одалживают книги, приглашают на ужины? Пожалуйста, не думайте, что я сошла с ума – я понимаю, что это просто притворство. Но оно успокаивало меня – помогло жить одной, без него.
Это стало возможным – почти вынужденным, как мне показалось – по стечению обстоятельства. Я очень подходила для того, чтобы изображать мужчину. Я высока ростом и худощава; у меня низкий голос, а если добавить хриплости, он сойдёт за мужской. У меня настолько светлые волосы, что никто и не обратит внимание, что не видит щетины. И образование у меня мужское – я знаю латынь, греческий, философию и естественные науки. А благодаря дедушке Джорджу я научилась играть мужские роли в любительских постановках. Он приложил много сил, обучая меня. Говорил, что многие женщины в костюмах мужчин выглядят неубедительно.
Кроме того, мы с Квентином жили на континенте почти всю жизнь. В Англии у нас почти не было друзей. Я могла быть достаточно уверена, что в Лондоне не встречу никого, кто знал бы Квентина в лицо. В общих чертах мы были похожи. Так что я вооружилась его бумагами, его вещами, и своими знаниями о нём.
Дедушка Джордж был удивлён и восхищён моим замыслом. Он тщательно готовил меня к «роли»: заставлять учиться правильно ходить, сидеть, говорить, даже чихать. Он скроил для меня одежду, что скрыла бы… что сделала бы меня похожей на мужчину. Он ведь портной, и в театре начинал с того, что шил костюмы.
Джулиан кивнул. Тиббс хорошо поработал – облачив племянницу в бесформенные сюртуки, свободные штаны и дополнив это пышными шейными платками, он превратил её в безвкусно одетого, но совершенно точно мужчину.
- Но мисс Клэр, – заговорил сэр Малькольм, – ваш дедушка не мог не видеть рисков, опасности и…
- Неприличия? – тихо продолжила она. – Обмана? Он не собирался причинять никому вреда. Иногда он похож на ребёнка. Для него это не ложь, а просто очередная роль. Я знаю его, сэр. Так что ответственность лежит на мне.
Сэр Малькольм явно не был убежден, но сказал только:
- Все в порядке. Продолжайте.
- Мы с дедушкой Джорджем приехали в Лондон, и я поселилась в этих комнатах. К тому времени я уже опробовала мой маскарад на людях, и знала, что у меня получается. Я немного волновалась, но это было приятное волнение. Первый раз в жизни я могла идти куда хочу и когда хочу – в театр, в трактир, на прогулку или ездить верхом. На званых ужинах я оставалась за столом, когда женщины уходили, и слушала разговоры о политике, иностранных делах, промышленных изобретениях. И более того – я могла учиться, сколько хочу! Никто не волновался, что я изнуряю ум или изучаю неподходящие даме темы. Свобода кружила мне голову, так что я вряд и понимала или задумывалась о том, чем я рискую и какие принципы нарушаю. Я внушила себе, что мой обман оправдан – если мир лишил женщин их прав, женщины вынуждены добиваться их отчаянными методами. И Квентин не осудил бы меня. Мы дали зарок, что каждый из нас всё сделает для другого. Если бы я попросила его об этой услуге, когда он был жив, он бы не отказал. Неужели в смерти он сделал бы меньше?