Александр сочувствовал отцу, но не разделял его мнения:
Я часто слышу, что поведение обвиняемого в суде – лучшая мера его честности и добросовестности. Но подумайте, сэр, как часто виновный оказывался более убедителен и красноречив, чем невинный! Невиновный дрожит от стыда, столкнувшись с обвинением, а преступник знает, что ему грозит, и ждёт во всеоружии. Кроме того, обвинение часто звучит столь веско, что без адвоката-защитника впечатлительный присяжный может забыть о презумпции невиновности – первой надежде и главном спасении обвиняемого. Каждый человек – но прежде всего, самые бедные, менее всего образованные, самые уязвимые из подданных короля – должны иметь возможность воззвать к чужой мудрости и красноречию, прежде чем их лишат свободы или жизни.
В другом письме Александр восхищённо говорил о том, что называл «американским стремлением к демократии». В ответ сэр Малькольм напоминал сыну о рабстве, что было отменено в Англии полвека назад, но всё ещё процветало в стране свободы за океаном. Александр с сожалением это признавал, а потом заходил с неожиданной стороны:
Я думаю, нужно говорить не о рабстве, а о степени свободы. Разве не раб тот, кто трудится против своей воли в суровых условиях без возможности уйти от работодателя или получать достойное жалованье? Конечно, положение негров в Соединённых Штатах ужасно, но в таких же условиях трудятся многие мужчины, женщины и дети на наших заводах. Я думаю, что могу предугадать ваш ответ – политические экономисты доказали, что вмешательство государства в управление заводами подрывает принципы свободного труда, от которого зависит наше процветание. Я боюсь, что вы сочтёте меня наивным, сэр, но как может быть так, чтобы для поддержки текстильной промышленности страны ребёнок должен работать на фабрике по двенадцать часов в день? Если мир действительно устроен так, я могу сказать лишь одно, сэр – этот мир должен быть изменён.
Если сэр Малькольм был прав, Александр собирался стать политиком. Джулиан подумал, что такие взгляды не смогли бы принести ему друзей среди власть имущих, которые занимали большую часть мест в парламенте. Не потому ли от скрывал это от друзей – потому что не хотел показывать истинных взглядов, пока не станет значимой фигурой?
Джулиан дочитал последнее письмо и откинулся на спинку стула. Переписка была интересной, но с практической точки зрения, ничем ему не помогла. Эпистолы Александра не пролили света на его личную жизнь или отношения с кем-либо кроме отца. Любопытно, что ни в одном послании даже вскользь не упоминались ни супруга, ни Юджин, ни многочисленные друзья. Как будто бы от хотел отгородиться от них и убежать от той жизни, которой так наслаждался. Кестрель пришёл лишь к одному выводу – существовало два Александра Фолькленда. И разгадка убийства может зависеть от того, кто был намечен жертвой.
Глава 4. Последний вечер на этой земле
Питер Вэнс в преступных кругах был известен как Пьянчуга Пит. Такое прозвище принёс ему нос – большой и красный, который будто по ошибке прилепили на довольно приятное лицо. Благодаря носу Вэнс выглядел пропойцей, но Джулиан ещё не встречал бо́льшего трезвенника. Это был очень домашний человек c маленькой женой и множеством детей где-то в Кэмден-Тауне. Вэнсу было около сорока, и это был крупный, мускулистый мужчина с голубыми глазами, сиявшими из-под морщинистых век.
Он появился в квартире Джулиана на Кларджес-стрит чуть позже восьми вечера. Джулиан провел его в гостиную – самую большую из занимаемых им трёх комнат, в которой Кестрель проводил больше всего времени. Она была обставлена элегантной, но немногочисленной мебелью и множеством памятных сувениров из путешествий – мавританский молитвенный коврик, астрономические часы, привезённая из Рима голова Венеры со слегка отколотым носом. Изящное фортепиано стояло открытым, а на подставке для нот красовалось последнее творение Россини.
Вэнс втиснулся на кресло у камина, убрал шляпу вниз и положил на колени потрёпанный кожаный портфель. Джулиан подошёл к столу, где стоял венецианский графин и стаканы.
- Бренди?