— Галя, — тихонько подсказала старушка. — Галя её зовут.
— А фамилия твоя как?
— Я к маме хочу! — Девочка сморщилась — сейчас расплачется.
— Ты яблоко-то кушай, — посоветовала инспектор. — Хорошее яблочко.
Девочка посмотрела на яблоко, вздохнула прерывисто и откусила кусочек. Повозилась у старушки на коленях и произнесла задумчиво:
— Ба-бу-ся!
— Ах ты, моя крошечка! — расчувствовалась старушка. — А мама твоя, наверно, в магазин пошла? Да, Галенька?
Распухшие от слёз глаза девочки уставились в улыбающееся лицо старушки:
— И не в магазин. Её в земельку зарыли.
Старушка тихонько охнула. Женщины растерянно переглянулись.
— Одета неряшливо, — вполголоса заметила инспектор. — Не видно материнского пригляда. — Она наклонилась к девочке. — Ну-ка, скажи нам, — как твоя фамилия?
— Два года, — ответила девочка, — и половина.
— Умница какая, и сколько лет знает! — похвалила старушка. — А фамилия твоя как? Маму как по фамилии называли?
— Мо… ку-усёва, — с усилием проговорила девочка и заболтала ножками.
— Макушева она! — обрадовалась старушка.
— Похоже, что так, — с некоторым сомнением согласилась инспектор.
— А где ты живёшь?
— Дома. Я к маме хочу!
Адреса своего девочка не знала.
— Ну что же, товарищи, спасибо. — Инспектор встала. — Сейчас, Галя, я тебе игрушек дам. У нас много игрушек. Хорошие.
Старушка поцеловала девочку в щёку и посадила её на скамейку.
— До свиданья, деточка! — Потопталась в нерешительности. — А теперь как же будет? Про мать-то она что сказала, — помните?
— Ну, с кем-то она живёт, — отозвалась инспектор. — Будут искать потеряшку, у нас и найдут.
Но о Гале Маку́шевой, двух с половиной лет, никто не справлялся. Никто ее не искал.
Гулина бабушка
В квартире часового мастера Мокроусова прозвенел, звонок. В дверь протиснулся мокрый зонтик. Потом показалась владелица зонтика — аккуратная старушка в добротном пальто и светлой шёлковой шали.
Хозяин, плотный, неряшливо одетый мужчина, отступил, нахмурился.
Не замечая его замешательства, старушка деловито поставила раскрытый зонтик в угол передней.
— Экий дождина хлещет! Подол хоть выкручивай. Ну, здравствуй, Виктор Анатольич! Наташа дома? Ох, я ж её и поругаю! На два письма мне не ответила! А я в Калинине заболела. Вот и прогостила у старшего сына больше трёх месяцев…
— Наташа? — вымолвил мужчина подавленно. — Наташу уже три месяца как схоронили.
— Как?! — Старушка выронила из рук свою большую, туго набитую сумку. — Наташа! Господи! Что ты говоришь?
— Так уж вышло. Заболела сильно. В больницу не хотела ложиться, а потом…
— Не уберёг, сухарь! — жёстко оборвала старушка, и слёзы потекли по её полным щекам. — А Гуленька? Здорова?
— Видите ли… Настасья Акимовна… — он замялся.
— Что? Что? — в страшной тревоге старушка подступила к мужчине. — Да говори!
— Гули тоже нет. Её… украли. В сквере.
Старушка вся обмякла, опустила бессильно руки: казалось, она сейчас упадёт.
— Это что же? Бросил ребёнка одного, аспид? Да как украли-то?
— Вы сядьте, Настасья Акимовна. Я заявил, сразу же заявил. Не могут найти.
Приткнувшись на стуле, старушка тряслась от рыданий:
— Да как это? Кто же ребёнка украдёт?
— Олимпиада Егоровна с ней гуляла в сквере. Тётка моя, помните, может? Я же работаю, за ней тётка присматривала. Ну, она, тётка Олимпиада, значит, отошла к ларьку… булочку, что ли, для Гули купить. Возвращается к скамейке, а девочки нет. Вы хоть узнайте, Настасья Акимовна, в милиции! Тогда же заявлено было… — Он назвал отделение милиции и посмотрел на часы. — Вы извините, я должен уйти, меня ждут срочные заказы. На работу опаздываю.
Придавленная горем старушка брела под проливным дождём. Зонтик свой она забыла у Мокроусова. Шёлковая шаль промокла, прилипла к голове. Старушка ничего не замечала.
Ей представлялся Стёпа, средний сын, весёлый, жизнерадостный, рядом с молоденькой женой Наташей. Все трое — отец с матерью и бабушка — любуются крошечной Гулей… И вот заводские товарищи Степана произносят речи над опущенным в чёрную яму гробом. От тяжёлого воспаления лёгких Стёпа так и не поправился — подвела старая фронтовая рана… Гуле два года; она протягивает ручонки, просит: «Баба, не уходи! Живи опять с нами!» Но она уходит, едва заслышит шаги часовщика. Новый муж Наташи не захотел, чтобы Настасья Акимовна жила с ними, и она переселилась к младшей дочери, навещает внучку в те часы, когда он на работе. Наташа всё молчит: как-то притихла. Не жалуется, но бабушка видит, что она несчастна. К маленькой падчерице Мокроусов глубоко равнодушен, — не замечает ребёнка.