— А фамилия твоя как?
— Я к маме хочу! — Девочка сморщилась — сейчас расплачется.
— Ты яблоко-то кушай, — посоветовала инспектор. — Хорошее яблочко.
Девочка посмотрела на яблоко, вздохнула прерывисто и откусила кусочек. Повозилась у старушки на коленях и произнесла задумчиво:
— Ба-бу-ся!
— Ах, ты, моя крошечка! — расчувствовалась старушка. — А мама твоя, наверно, в магазин пошла? Да, Галенька?
Распухшие от слез глаза девочки уставились в улыбающееся лицо старушки:
— И не в магазин. Ее в земельку зарыли.
Старушка тихонько охнула. Женщины растерянно переглянулись.
— Одета неряшливо, — вполголоса заметила инспектор. — Не видно материнского пригляда. — Она наклонилась к девочке. — Ну-ка, скажи нам, как твоя фамилия?
— Два года, — ответила девочка, — и половина.
— Умница какая, и сколько лет знает! — похвалила старушка. — А фамилия твоя как? Маму как по фамилии называли?
— Мо… ку-усева, — с усилием проговорила девочка и заболтала ножками.
— Макушева она! — обрадовалась старушка.
— Похоже, что так, — с некоторым сомнением согласилась инспектор.
— А где ты живешь?
— Дома. Я к маме хочу!
Адреса своего девочка не знала.
— Ну что же, товарищи, спасибо. — Инспектор встала. — Сейчас, Галя, я тебе игрушек дам. У нас много игрушек. Хорошие.
Старушка поцеловала девочку в щеку и посадила ее на скамейку.
— До свиданья, деточка! — Потопталась в нерешительности. — А теперь как же будет? Про мать-то она что сказала, помните?
— Ну, с кем-то она живет, — отозвалась инспектор. — Будут искать потеряшку, у нас и найдут.
Но о Гале Макушевой двух с половиной лет никто не справлялся. Никто ее не искал.
Гулина бабушка
В квартире часового мастера Мокроусова прозвенел звонок.
В дверь протиснулся мокрый зонтик. Потом показалась владелица зонтика, аккуратная, моложавая старушка в клетчатом добротном пальто и светлой шелковой шали.
Хозяин, плотный мужчина, тщательно одетый и выбритый, отступил, нахмурился.
Не замечая его замешательства, старушка деловито поставила раскрытый зонтик в угол передней.
— Экая дождина хлещет! Подол хоть выкручивай. Ну, здравствуй, Виктор Анатольич! Наташа дома? Ох, я ж ее и поругаю! На два письма мне не ответила! А я в Калинине заболела. Вот и прогостила у старшего сына больше трех месяцев…
— Наташа? — вымолвил мужчина подавленно. — Наташу уже два месяца как схоронили.
— Как?! — старушка выронила из рук свою большую, туго набитую сумку. — Наташа! Господи! Что ты говоришь?
— Так уж вышло. Заболела сильно. В больницу не хотела ложиться, а потом…
— Не уберег, сухарь! — жестко сказала старушка, и слезы потекли по ее полным щекам. — А Гуленька? Здорова?
— Видите ли… Настасья Акимовна… — Он замялся.
— Что? Что? — в страшной тревоге старушка подступила к мужчине. — Да говори!
— Гули тоже нет. Ее… украли. В сквере.
Старушка вся обмякла, опустила бессильно руки, казалось, она сейчас упадет.
— Это — что же? Бросил ребенка одного, аспид? Да как украли-то?
— Вы сядьте, Настасья Акимовна. Я заявил, сразу же заявил. Не могут найти.
Приткнувшись на стуле, старушка тряслась от рыданий:
— Да как это? Кто же ребенка украдет?
— Олимпиада Егоровна с ней гуляла в сквере. Тетка моя, помните, может? Я же работаю, за ней тетка присматривала. Ну, она, тетка Олимпиада, значит, отошла к ларьку… булочку, что ли, для Гули купить. Возвращается к скамейке, а девочки нет. Вы хоть узнайте, Настасья Акимовна, в милиции! Тогда же заявлено было… — Он назвал отделение милиции и посмотрел на часы. — Вы извините, я должен уйти, меня ждут срочные заказы. На вечернюю работу опаздываю.
Придавленная горем старушка брела под проливным дождем. Зонтик свой она забыла у Мокроусова. Шелковая шаль промокла, прилипла к голове. Она ничего не замечала.
Ей представлялся Степа, средний сын, веселый, жизнерадостный, рядом с молоденькой женой Наташей. Все трое — отец с матерью и бабушка — любуются крошечной Гулей… И вот заводские товарищи Степана произносят речи над опущенным в черную яму гробом. От тяжелого воспаления легких Степа так и не поправился — подвела старая фронтовая рана… Гуле два года, она протягивает ручонки, просит: «Баба, не уходи! Живи опять с нами!» Но она уходит, едва заслышит шаги часовщика. Новый муж Наташи не захотел, чтобы Настасья Акимовна жила с ними, и она переселилась к младшей дочери, навещает внучку в те часы, когда он на работе. Наташа все молчит: как-то притихла. Не жалуется, но бабушка видит, что она несчастна. К маленькой падчерице Мокроусов глубоко равнодушен, — не замечает ребенка.