- Заткнись!
На этот раз закричал сам Моррис, скорее, попытался закричать, но вместо крика выплеснулось какое-то блевательно-булькающее кряхтение. О, как невыносимо болит голова! И лицо! Он провел рукой по левой щеке и уставился в клочья засохшей крови, которые остались на ладони. Провел еще и почувствовал царапины, по меньшей мере, три. Следы от ногтей, к тому же глубокие. О чем это нам говорит? Ну, конечно, - хотя бывают и исключения - мужчины бьют, а женщины царапают. Женщины это делают ногтями, потому что обычно для царапанья у них есть красивые длинные ногти.
«Я попытался подцепить какую-то цацу, и она отказала мне за помощью ногтей?»
Моррис попытался что-то вспомнить и не смог. Он помнил дождь, пончо, свет фонаря на корнях. Он помнил кирку. Он, кажется, вспоминал что-то о баре с громкой музыкой и разговор с кассиром в «Зоне». После этого? Сплошная темнота.
Подумал: «Может, это машина? Чертов «Бискейн». Может, кто-то увидел, как она выезжала из зоны отдыха на Трассу 92 с радиатором и с правым боком в крови, а может, я что-то забыл в бардачке. Что-то с моим именем ».
Но это казалось маловероятным. Они купили «Шеви» у полупьяной шлюхи в какой-то забегаловке в Линни, платили все трое в складчину. Машину она переписала на некоего Гарольда Финмана, а это имя лучшего друга Джимми Голда в «Беглецы». Морриса Беллами она не видела, то предусмотрительно держался в стороне, пока укладывалось это соглашение. К тому же Моррис, оставляя машину возле торгового комплекса, сделал все, чтобы облегчить работу возможным похитителям, разве что не написал на лобовом стекле «Пожалуйста, похитит меня». Нет, «Бискейн» сейчас стоит на какой стоянке в центре города или возле озера, разобрана до самых колес.
«И все же, как я сюда попал? - Опять тот же вопрос, как крыса, бегает в колесе. - Если какая-то женщина украсила мне лицо ногтями, я ее ударил? Сломал челюсть? »
Под черной завесой забвения едва слышно звякнул звоночек. Если это так, его, предположительно, обвинят в насилии, и за это он может направиться в Вейнсвилли: путешествие в большом зеленом автобусе с проволочной сеткой на окнах. Тюрьма в Вейнсвилли, конечно, дело не из приятных, но, если придется, несколько лет за насилие можно и отсидеть. Насилие это же не убийство.
«Господи, только бы это был не Ротстайн, - подумал он. - Мне так много нужно прочитать, записные книжки ждут меня в надежном месте. Приятное дополнение к этому - у меня есть деньги, чтобы поддерживать себя, более двадцати тысяч долларов немеченого купюрами по двадцать пятьдесят долларов. Этого хватит надолго, если не разбрасываться. , Господи, лишь бы не убийство! »
- Мне нужна подруга, чтобы не свела меня с ума-у-у!
- Еще один раз, подонок конченый, - закричал кто-то, - еще раз, и я вырву твою задницу тебе сквозь рот!
Моррис закрыл глаза.
Хотя до полудня Моррис почувствовал себя лучше, он отказался есть те помои, которые здесь выдавали за обед: лапша, что плавала в чем-то, похожем на кровяное соус. Затем, примерно в 14:00, четверо полицейских прошли по коридору между камер. Один держал в руках планшет с зажимом, второй выкрикивал фамилии:
- Беллами! Холлоуэй! Макгивер! Райли! Рузвельт! Тит-Гарден! Шаг вперед.
- Правильно, Тигарден, сэр, - сказал здоровенный ниггер в соседней с Моррисом камере.
- Да мне насрать, хоть Джон Гандон. Если хочешь поговорить с назначенным судом адвокатом, шаг вперед, если нет - сиди и жди своего времени.
Полдюжины названных сделали шаг вперед. Это были последние из тех, кто остался, по крайней мере, в этом коридоре. Остальные из тех, кого доставили вчера (слава Богу, и того парня, что издевался над песни Джона Мелленкампа), или отпустили, или отвели в суд на утреннее выдвижения обвинения. Все это были мелочи. Моррис знал, что днем выдвигаются обвинения по более серьезные дела. После его небольшой происшествия на Сахарном пригорке ему предъявили обвинения в тот же день. Судья Буковски, и еще сволочь.
Моррис молился Богу, в которого не верил, когда дверь его клетки открылась. Насилие, Боже, договорились? Это очень просто. Только не убийство. Боже, да они ничего не знают о том, что произошло в Нью-Гемпшире или в одной зоне отдыха в Нью-Йорке, хорошо? Ты не против?
- Выходим в коридор, мальчики, - сказал охранник с планшетом. - Выйти и вернуться справа. Держаться на расстоянии вытянутой руки от честного американца, стоит впереди. Не оборачиваться, не шутить. Не огорчает нас, и мы не будем огорчать вас. Они спустились на лифте, таким здоровенным, что в нем могло бы уместиться небольшое стадо коров, потом прошли другим коридором, а затем - черт его знает зачем, если они все были в сандалиях и комбинезонах без карманов, - сквозь металлоискатель. За ним располагалась комната для посетителей с восемью разделенными стенками кабинками, похожими на библиотечные. Охранник с планшетом велел Моррису идти к номеру 3. Моррис присел и посмотрел на назначенного ему судом адвоката сквозь плексигласовое стекло, которое часто загрязнялось и изредка мылось. На стороне свободы сидел ботан с плохой стрижкой и перхотью. Под одной ноздрей у него краснел герпес, потрепанный портфельчик стоял на коленях. На вид ему было лет девятнадцать.
«Вот такое я получил, - подумал Моррис. - Господи, вот что я получил ». Адвокат указал на телефон, который висел на стене кабинки Морриса, и открыл портфель. Из него он вытащил единственный лист бумаги и, разумеется, желтый адвокатский блокнот, куда же без него. Когда эти предметы легли перед ним на столик, он поставил портфель на пол и снял трубку телефона. Говорил он отнюдь не неуверенным молодым тенорком, а наоборот, уверенным, хрипловатым баритоном, который казался слишком мощным для достаточно чахлого телосложения, что скрывалась за странной на вид фиолетовой галстуком.
- Вы по уши в дерьме, мистер … - Он посмотрел на лист бумаги, который лежал сверху на адвокатском блокноте. - Беллами. Готовьтесь провести очень-очень долгое время в тюрьме штата. Если, конечно, вы ничего не хотите дать взамен.
Моррис задумался. Он говорит о записные книжки.
Холод прошелся по его рукам ножками злых фей. Если его взяли за Ротстайна, следовательно, его взяли и за Кертиса с Фредди. А это означает жизнь без надежды на помилование. У него уже не будет возможности вернуть сундук и узнать о судьбе Джимми Голда.
- Продолжайте, - сказал адвокат, словно отдал команду.
- Тогда скажите, с кем я разговариваю.
- Элмер Кафферти, временно к вашим услугам. Обвинение вам будет предъявлено по … - Он посмотрел на часы, «Таймекс», даже дешевле, чем его костюм. - Тридцать минут. Судья Буковски очень пунктуальная.
Голову Морриса пронзило болью, и не из-за похмелья.
- Нет! Только не она! Не может быть! Опять эта стерва!
Кафферти улыбнулся.
- Вижу, вам уже приходилось иметь дело с Великой Буковски.
- Посмотрите в своих бумагах, - обессилено сказал Моррис. Впрочем, возможно, там этого не было. Дело о Сахарном пригорке не подлежала огласке, о чем он и говорил Энди.
Чертов Энди Халлидей. Здесь больше его вины, чем моей.
- Гомик.
Кафферти нахмурился.
- Что вы сказали?
- Ничего. Продолжайте.
- В моих бумагах есть только отчет о вчерашнем задержании. Хорошая новость: когда дойдет до суда, вашу судьбу будет решать другой судья. Еще лучше новость, по крайней мере, для меня: к тому времени ваши интересы буду представлять не я, а кто-то другой. Мы с женой переезжаем в Денвер, и вы, мистер Беллами, превратитесь в память.
Денвер НЕ Денвер - Моррису было плевать.
- Скажите, в чем меня обвиняют.
- А вы не помните?
- Я был в отключке.
- Правда?
- Действительно, - ответил Моррис.
Возможно, ему все же придется отдать записные книжки, хотя об этом ему было больно даже думать. Но даже если бы он сделал такое предложение - или если бы Кафферти это сделал, - поймет прокурор ценность того, что в них содержится? Это казалось маловероятным. Юристы - неученые. В уме прокурора большая литература - это какой-нибудь Эрл Стэнли Гарднер. Даже если записные книжки - замечательные записные книжки в роскошных молескиновых переплетах - иметь какое-то значение для суда, он, Моррис, получит, отдав их? Один пожизненный срок вместо трех? Блестяще!