— До этого еще надо дожить. Не нам мечтать о садах.
Он приподнял голову и с сожалением посмотрел на меня.
— Слюнтяй ты, парень, если так говоришь. Тряпка, и все. Ты бы башкой своей поразмыслил как следует, не молол бы такой чепухи. Ну, положим, меня убьют. Думаешь, жизни на земле больше не будет и сады не зацветут? Твои руки за лопату возьмутся, работать станут. А тебя убьют, вон Ванька Туляков останется. В крайнем случае — Степка Застрехин, Мишка Селиванов, Сенька Гвоздев, Володька Дубровин, наш лейтенант или повар Трофимов, медсестра Тоня, пулеметчик Кириллов, генерал и комбат, товарищ комиссар. Да мало ли наших людей воюет? Всех не перебьешь, а русский народ не переборешь, потому как наше дело справедливое, и мы победим.
Я разозлился на Гришина за эту речь, но не мог возразить ему. Я чувствовал, что он прав, и мне было стыдно.
Гришин засмеялся и тихо дотронулся до моего плеча:
— Ты, брат, выбрось из головы всякую дурь, оно легче станет. Я Дуняшке так и напишу насчет виноградника, что это дело мы развернем после войны как следует. Не так, чтобы в одном нашем огородном участке, а на большом колхозном поле, для всех. Согласен?
Я закивал и с признательностью положил свою ладонь на прохладную и шершавую руку Гришина.
С этих пор я все больше стал думать не о смерти, а о жизни, не о страхе перед врагом, а о победе над ним, а иногда даже мечтал о том, как вернусь домой, кем стану после войны, каким делом буду заниматься. И каждый раз эти мечты уносили меня в огромный цветущий сад, среди которого стояли Гришин с Дуняшей и приветливо улыбались мне.
Мы продолжали воевать на мурманском направлении. Солдаты говорили о том, что на нашем участке на днях ожидается крупное наступление немцев. Говорили об этом и офицеры, хотя никаких приказов на этот счет еще не было. Ну что же, наступление так наступление. Посмотрим, чья возьмет.
На передовой было затишье.
Однажды утром в расположении нашего батальона появился генерал. Значит, наступление действительно ожидается, раз командование осматривает позиции.
В этот день я был на КП батальона связным от нашей роты и нечаянно попался на глаза генералу. После того как я отдал ему честь, он спросил:
— Что это у тебя?
Я увидел, что он смотрит на «лейку», и покраснел.
— Это фотоаппарат, товарищ генерал, — виновато сказал я.
— А снимать хорошо умеешь?
— Отлично, товарищ генерал.
— А ну-ка покажи, что ты наснимал.
Я объяснил, что фотографий у меня нет, потому что в полку не имеется лаборатории и химикатов. Я снимаю только на пленку и храню ее в вещмешке.
— Жаль, жаль, — сказал генерал. — Не мешало бы посмотреть твои карточки.
— Это можно сделать, — сказал майор, сопровождавший генерала. — В редакции дивизионной газеты есть лаборатория.
Генерал остановился.
— Сколько дней тебе нужно на это дело? — спросил он меня.
Я пожал плечами:
— Три дня, товарищ генерал. Да стоит ли?..
— Хорошо, — перебил меня генерал и вынул блокнот. — Вот тебе записка к редактору. Садись на попутную машину и езжай. А все, что намудришь там, вези прямо ко мне.
К Беломорску доехал я на попутной машине, у самого города слез и пошел пешком.
Наконец я свободно вздохнул и на минутку отвлекся от жестокого быта войны. Неужели я действительно буду убит?! Мне ведь жить хочется, жить. Тут я вспомнил Гришина и сказал самому себе: «Слюнтяй ты, парень».
Первое мирное живое существо, которое я увидел на улице Беломорска, была курица. Обыкновенная серая курица, ковыряющаяся в навозе.
«Милая! — подумал я о ней. — Милая ты моя!»
И твердый комок перехватил дыхание. Комок становился все тверже, и слезы навернулись на мои глаза.
Я отвернулся от курицы и пошел — взволнованный, пристыженный. Хорошо, что курица ничего не понимает: воображаю, как бы она смеялась надо мной.
Все для меня было здесь родным и трогало душу. И дома, и заборы, и эта глупая курица, бог знает как не угодившая до сих пор в солдатский котелок.
Улицы были пустынны, только у деревянного моста через реку стояли двое детей с санками. Взволнованный и ошалелый, я подбежал к ним и стал обнимать их. Мальчик прижался к старшей девочке, и оба они с удивлением смотрели на меня. Я посадил их на санки, быстро повез с горы, смеясь и радуясь.
...Через три дня я привез генералу снимки, каких еще не удавалось сделать ни одному фотографу. Генерал долго рассматривал их и молчал. Потом сказал:
— Молодец. Умеешь это делать. Талант.
И опять стал перебирать снимки.
Потом посмотрел на меня не как генерал на солдата, а просто как человек на человека, улыбнулся, стал протирать очки, кашлянул.