– Не стрелять! – скомандовал по радио Млынский. Махнев и сам понял, что стрелять не стоит, по крайней мере ракетами: молнии, похоже, пробивают атмосферу по пути наименьшего сопротивления, который всегда проходит через ионизированный выхлопом след ракеты. Он не знал только, что же стоит делать.
Зато Млынский, похоже, знал. Он вдруг пошел на сближение с экспонатом, как на таран. Махнев успел понять, что майор собирается ударом снести бомбардировщику часть хвостового оперения, причем так, чтобы минимально повредить свою машину и, может быть, успеть выброситься.
В этот момент экспонат вспыхнул неярким призрачно-сиреневым светом. А затем в него ударила молния, и там, где был самолет, возникла ослепительная вспышка, прямо в которую влетел истребитель майора Млынского. И исчез в ней.
24
Потом, вспоминая этот эпизод перед следователем, Махнев так и не смог сказать, действительно ли машина майора исчезла, или он просто не увидел ее, ослепленный вспышкой. Не вспомнил он и момент, когда сам нажал кнопку катапульты.
А также и то, как перед этим развернул свой истребитель. Когда подполковник Трошин принял решение уничтожить экспонат, тот шел в западном направлении, и преследовавшие его – тоже. Самолет старшего лейтенанта Махнева, абсолютно исправный, на что особенно нажимал следователь, после катапультирования пилота пролетел около тысячи километров на северо-восток и, выработав топливо, упал в сибирское болото далеко за Обью, всего шестистах метрах от нефтепромысла.
В чем, впрочем, нет ничего удивительного. Нефтепромыслы там на каждом шагу.
25
20 августа 2001 года в 9 часов 22 минуты адъютант напомнил полковнику Лисицыну, что машина ждет и пора ехать в институт.
Следствие шло ни шатко ни валко вторую неделю. Завадский и Марков, как и ожидал полковник, исчезли. Собака, взяв в "коттедже" след беглецов, на крыльце сразу же его теряла: по-видимому, все смыло дождем. Впрочем, стоявший на поле вместо самолета совхозный бензовоз с пьяным в стельку водителем, снятым аккумулятором и остатками бензина в цистерне настолько прояснял картину произошедшего, что пускать по следу собаку стоило лишь для проформы.
Полк ПВО, пытавшийся сбить "Ем-12", понес небольшие, но чувствительные потери. Командир при неудачном приземлении с парашютом в ночной темноте сломал ногу. Медики обещали, что все заживет без следа, но полтора месяца – гипс и постельный режим.
Самолет майора Млынского, влетевший во вспышку, отсутствовал час двенадцать минут, после чего появился в небе в том же месте, или не совсем в том же – это так и не выяснили, да и не сильно старались. Особый отдел округа больше интересовался, где и с какой целью майор летал все это время и каким образом его не засекли радиолокаторы. Утверждения майора о том, что этот час с мелочью для него превратился в полсекунды, особист зафиксировал, но большого значения им не придавал, даже зная о результатах эксперимента полковника Лисицына с машиной Завадского. Как и тому, что остаток горючего в баках истребителя соответствовал версии Млынского, а не следствия, а часы майора отстали как раз на то время, что его не видели радары. Можно ведь часы перевести, а заправиться непосредственно в воздухе, – последнее указывает на то, что у Млынского могли быть сообщники.
Майор, не привыкший к подобному обращению, переругался с особистами, подал рапорт на увольнение из ПВО и попал на заметку в ФСБ.
Старший лейтенант Махнев вел себя спокойно, с особистами не ругался, но рапорт тоже подал: собрался уходить в монастырь. Пока то да се, его обследовали психиатры, но ничего не нашли, кроме небольших отклонений, какие обычно случаются у закоренелых атеистов, внезапно уверовавших.
Плюс к тому – потеря двух машин: командирской, сбитой молнией, и старшего лейтенанта Махнева, упавшей в болото.
Ракетоносец исчез и не появлялся. Шевченко рассчитал, на какое примерно время профессор сможет уйти с тем запасом бензина, какой им удалось украсть. Получалось – максимум лет двадцать пять. Ну, пусть тридцать, если совсем не оставлять горючего на маневры после выхода. Минимум – кто его знает, что у Завадского на уме?
Оставалась впрочем, еще одна, чисто теоретическая версия: что ракетоносец уничтожила ударившая в него молния, которая так напугала старшего лейтенанта Махнева. Но в этом случае, скорее всего, на землю упали бы остатки, обломки и огарки. А ничего этого не было, как если бы молния превратила самолет в пыль или вообще разнесла на атомы.
Чтобы выяснить, насколько такое возможно, Лисицын обратился к директору Института физики и химии высокоэнергетических процессов Уральского отделения Российской Академии Наук, членкору, доктору физико-математических наук Александру Сергеевичу Замятину. К десяти часам директор ждал полковника, чтобы ответить на его вопросы.
Лисицын спустился во двор, сел в дожидавшуюся его машину, водитель выехал из ворот, свернул на проспект Ленина и, расчищая себе дорогу сиреной и мигалкой, быстро повел машину в сторону улицы Репина и дальше – на Юго-Запад, где в лесу за окружной дорогой стоял институт.
Сидя в машине, полковник позволил себе расслабиться: вторая встреча с членкором определенно стоила ему меньших усилий и нервов, чем первая, в пятницу на прошлой неделе. А предыдущая поначалу так тяжело давалась полковнику потому, что она, собственно, тоже не была первой. Первая состоялась двенадцатью годами раньше, когда Замятин заканчивал аспирантуру, а Лисицын был подполковником.
Замятина вербовали, но не очень успешно. Поймать, как обычно, на аморалке не вышло, да и год был, слава богу, восемьдесят девятый, и фразу "Секса у нас нет" успело уже обыграть большинство юмористов, иные и не по одному разу. Тогда Лисицын решил поговорить с ним сам. Он не стал взывать к патриотическим чувствам Замятина – у того с подполковником были разные представления о патриотизме, – а просто напомнил аспиранту о его научной карьере и о имеющихся еще у Конторы возможностях ее испортить.
– Знаете, гражданин подполковник, – ответил Замятин, – вы меня ставите в безвыходное положение, но лучше вам этого не делать.
– Но почему же "гражданин", а не "товарищ подполковник"? – спросил Лисицын как можно задушевнее.
– Тренируюсь. Привыкаю заранее. Или вам больше нравится "господин подполковник"? – съерничал аспирант. Обращение "господин" начало входить в употребление недавно, Лисицына от него не коробило даже, а перекашивало. – Я, конечно, никуда от вас не денусь и на все соглашусь, только вы с этого ничего не поимеете. Во-первых, вам придется проверять и перепроверять всю информацию, какую вы получите от меня.
– Это почему же?
– Потому что ваши цели для меня сомнительны, а методы однозначно неприемлемы. Вы для меня враг. Что плохо для вас, то хорошо для меня. – Лисицын внимательно посмотрел на Замятина. Тот уже не ерничал. – Причем я же не дурак, каким вы меня, вероятно, считаете. Или не считаете. Сливать вам примитивную дезу я не буду, а буду это делать так, чтобы в случае чего прикинуться шлангом: ничего не знаю, как слышал, так и вам передал, за что купил, за то продаю. Придется вам все проверять из независимого источника. Причем, возможно, из такого же. А что-то вы и проглотите…
Подполковник не знал, что ответить. Так откровенно с ним никто еще не разговаривал. А Замятин продолжал: