Он был приятным человеком. И жену его, Руть, он, Михкель, встречал на Тынисмяэ, один или два раза, еще до того, как она познакомилась с Юханом. Михкель не забыл имени жены Юхана, оно оставалось у него в памяти и сейчас, как и почти тридцать лет назад, когда он провожал глазами похоронную процессию Юхана. Так Михкель говорил Юте, и так он думал теперь, спустя время. Жена Юхана была тонкой и стройной, рядом со своим огромным мужем она казалась больше дочерью, чем супругой, хотя, по разговорам, была даже на год или на два старше его. Юхан выглядел старее своих лет, жена же, благодаря подвижности и гибкости, моложе. Видимо, она и на самом деле обучалась танцу, именно сценическому танцу, но был ли это балет, Михкель ни тогда, ни теперь сказать не мог. Возможно, она просто занималась в какой-нибудь женской ритмической группе или обожала пластику, пластику тогда противопоставляли классическому балету, как более оригинальный и свободный стиль. Михкелю жена Юхана, чью девичью фамилию время стерло из памяти — после замужества Руть сохранила свою прежнюю фамилию, — настолько запомнилась, что он не сомневался ни тогда, ни теперь, что узнал бы ее сразу, если бы он увидел голову похоронной процессии. Юта, от кого Михкель и услышал, что хоронили Юхана, посомневалась в этом, потому что едва ли Руть сохранила свою прежнюю девичью стройность и гибкость, время к женщинам безжалостно. Михкель не стал спорить с Ютой. Пустые словесные перепалки он не любил, однако мнение свое поколебать не позволил; жену Юхана он бы узнал и тут же понял бы, кого хоронят. Ему не понадобилось бы читать надписи на венках, в этом Михкель был твердо убежден, как сейчас, так и десятки лет тому назад. Узнал бы он и других в голове похоронной процессии, товарищей, которые в тридцатые годы участвовали в Рабочем союзе, а в начале сороковых годов занимались установлением новой власти. Однако люди, которые проходили перед Михкелем, были ему чужими, никого из них он не знал, во всяком случае ни один знакомый на глаза ему не попался. Эта похоронная процессия крепко засела у него в голове, столь крепко, что когда молодой человек спросил, знал ли он Раавитса, то ему прежде всего вспомнилась похоронная процессия, хотя хоронили не Александра Раавитса, а Юхана Тарваса.
3
— Конечно, можем поговорить о Раавитсе, — сказал Михкель, внимательно приглядываясь к гостю. — Но сперва еще один вопрос. Вы хотите получить от меня его биографические сведения или узнать, каким он был человеком?
— И то и другое, — быстро ответил молодой человек, из чего Михкель заключил, что он может с неожиданным гостем зайти в тупик.
— Биографических данных для вас у меня не очень много. Я не знаю, когда и где он родился и умер.
— Он умер?
В голосе молодого человека было нечто большее, чем научный интерес. По крайней мере, так показалось Михкелю. То ли перед ним на диване сидел увлеченный историей молодой ученый, или… Что за «или», остался недоволен собой Михкель. Почему не доверять молодому человеку, который верой и правдой изучает прошлые события?
— Думаю, что да.
Ответив так, Михкель засомневался, было ли у него право утверждать это. А вдруг Сассь не умер? Сассь был всего на пять-шесть лет старше его и вполне может где-нибудь преспокойно жить. Хотя бы по ту сторону Урала. Однако он не стал брать назад свои слова, потому что до сегодняшнего дня, до этой неожиданной беседы, был убежден, что Раавитс умер. Это убеждение усилилось в конце пятидесятых годов, — Сассь так и не объявился.