Михкель не ошибся.
— Теперь вы можете спросить, почему я все же интересуюсь Раавитсом. Если я не исследую события сорокового года, — сказал Энн Вээрпалу. — Дело проще простого — Александр Раавитс мой дедушка. Об этом я узнал лишь недавно.
— Дедушка по матери? — спросил Михкель, пожалев тут же о своем нетерпении.
— Нет, по отцу. Он — отец моего отца.
Так как молодой человек больше не вдавался в объяснения, Михкель сказал:
— Я не очень понимаю. Вы сказали, что ваша фамилия Вээрпалу? Это тоже выдумка? Часть идиотской придумки?
Молодой человек ответил не сразу. Михкель начал уже думать, что угодил в точку.
— Моя фамилия действительно Вээрпалу, — спокойно ответил молодой человек. — И у отца Вээрпалу. Он носит фамилию своего отчима. Моя бабушка по отцовской линии вышла вторично замуж. Ее второй муж, Густав Вээрпалу, усыновил моего отца, которому тогда было два с половиной года. Вот так мой отец и получил новую фамилию. Отец долгое время считал отчима своим настоящим отцом, и я считал этого человека, этого Вээрпалу, родным дедушкой. Мой отец и бабушка скрывали от меня, что Густав Вээрпалу является моим, если так можно сказать, не родным дедушкой. Густав Вээрпалу, отчим моего отца, человек скрытный, меня же он берег, как своего родного внука. Да и мой отец хорошо ладит со своим отчимом. У них есть что-то общее. Оба трудяги, ничего другого, кроме работы, зарплаты и личной жизни, для них не существует. То, что происходит в мире, это их не касается. Я был таким же, пока не узнал, что Густав Вээрпалу не родной мне дедушка. Почему они это скрывали от меня? Не могу понять. Такое ощущение, что они меня обманули.
Молодой человек был возбужден, снова напрягся. Пытался, правда, подавить свое волнение, но не мог. Кровь прилила ему к вискам, его длинные сильные пальцы вертели чайную ложечку. Явно сам не замечал этого.
— Не осуждайте наобум, — сказал Михкель. — Может, они желали вам самого лучшего.
Энн Вээрпалу вскинулся:
— Самого лучшего… — Но тут же взял себя в руки. — Возможно. Но мне они сделали все же плохо. Этой утайкой. Скрыванием правды. Оставались бы тогда уж верны себе до конца. Во всем виновата бабушка. Догадываюсь об этом. Я больше привязан к ней, чем к своей матери. Мать…
Молодой человек прервался на полуслове и сказал:
— Не обращайте внимания на мои последние слова. Разнервничался немного. Хочу сказать только, что теперь, когда я знаю, что мой дедушка не Густав Вээрпалу, не этот корпун-работяга, а некто Александр Раавитс, я хочу знать больше. А именно, кто такой Раавитс или кем он был — мой настоящий, кровный дедушка. Чтобы понять, кто же я. Потомок честного человека или подлеца? Поверьте — мне это важно.
Энн Вээрпалу посмотрел в глаза Михкелю. Тот не отвел взгляда и произнес как можно убежденнее:
— Внуком подлеца ты не являешься. Твой дедушка был честным человеком, которого ты не должен стыдиться.
Михкель не обратил даже внимания, что обратился к человеку на «ты».
6
Михкель был всегда убежден, что подробнее всего о деле Раавитса знал Юссь. Юхан Тарвас. И не раз сожалел, что не поговорил с ним по-мужски. Не успел поговорить. Об этом Михкель пожалел и тогда, когда выяснилось, что он своими глазами провожал похоронную процессию Тарваса. Тогда, возможно, острее всего. Потому что не кто другой, а именно Юссь приходил за Раавитсом на работу. И увел его с собой.
Потом-то Михкель узнал, что случилось с Раавитсом. Спустя две недели. В то время они каждый день уже не общались с Сассем, как было до восстания и спустя месяца два после этого. Их развела работа. Раавитс по-прежнему вкалывал в профсоюзах, роль профсоюзов резко возросла, профсоюзы стали самой главной силой в проведении политики народной власти и легализованной Коммунистической партии. Весь сороковой год основная тяжесть в организации народных масс легла на профсоюзы. Михкель ясно помнил, с каким азартом Сассь выполнял свою работу. Он всегда пребывал в разъездах, то в Палдиски и Клооге, то на Сааремаа и Хийумаа, чтобы поставить профсоюзное дело на твердые ноги. С Тарту и Пярну было легче, там сохранились старые профсоюзные деятели, которые быстро сориентировались в новой обстановке, когда рабочий класс пришел к власти. И он, Михкель, два месяца проработал на площади Свободы в облицованном импортным темно-коричневым кирпичом семиэтажном здании, которое раньше принадлежало страховому акционерному обществу, а теперь было передано в распоряжение профсоюзов и народного комиссариата. Не в том самом профсоюзе, где Раавитс с утра до позднего вечера трудился, организовывал и давал распоряжения, разъяснял и вдохновлял, а в профсоюзе торговых работников, откуда его вскоре направили на работу в комитет по национализации, и ему пришлось заниматься национализацией крупных торговых предприятий. Михкеля эта работа нисколько не обрадовала, но возражать было трудно, он все же имел торговое образование. С этого момента они встречались реже, довольно случайно, вспоминал теперь Михкель. Однако прошлое нельзя потом изменить, нельзя вновь и лучше прожить минувшее.