– Здрасьте! – озадаченно сказал Сергей.
Достоверно известно было немногое. Родственника Оводова взял под опеку некто Герман Черных и перевез в Беловодье в августе двухтысячного года. В июле две тысячи пятого Карнаухов бесследно исчез. Герман был тем человеком, с которым пытался – безуспешно – разговаривать Оводов, и путь Илюшина с Бабкиным лежал к нему.
Отеля, если верить справочнику, в городе не оказалось. Дело было не в численности населения, бывают и меньше города, где главная площадь перерублена бетонной коробкой гостиницы, перед коробкой высится бетонный человек, а перед человеком растут цветы в тяжелых бетонных клумбах. Населенный пункт; последнее слово – как бетонная плита, под которой замуровано десять тысяч жителей.
Беловодье никто не назвал бы пунктом. Это был город – маленький, но город. Бетон в нем не приживался.
Бабкин с Илюшиным нашли приют так: брели по улице, увидели женщину на крыльце, спросили, где принято останавливаться добрым людям. У меня можно, радушно сказала женщина, если шуметь не станете.
– Чужие к нам редко ездят, – сказала она, показывая комнаты. – Далеко мы, а дороги – ну, сами понимаете.
– Вы знаете Германа Черных? – спросил Макар.
Она удивилась:
– Его здесь все знают. Это же Герман!
Одноэтажный каменный дом стоял чуть в стороне от главной площади. Небогатый, без лепнины и прочих излишеств, но опрятный, уважающий себя особняк с традициями. Над арочной дверью – выцветшая фанерная вывеска: то ли подлинная, то ли хорошая стилизация. «Фотографiя и художественное ателье».
Им навстречу, приветливо улыбаясь, вышел невысокий подвижный человек с живыми карими глазами и следами от оспы на желтоватой коже. В глубине просматривался задник, расписанный колоннами, а сбоку за пышной складчатой портьерой угадывалось еще одно помещение. Комната выглядела так, словно они провалились в прошлое в полном соответствии с вывеской.
– Он мерзавец! – взволнованно сказал Герман. – Ближайший родственник… Тьфу! Я знаю, что по линии жены, можете мне не рассказывать, но хоть капля сочувствия… даже у чужого, случайного, и то…
Он махнул рукой.
– При каких обстоятельствах мальчик попал к вам? – спросил Бабкин.
Илюшин покосился на него и с трудом удержался от смеха.
За портьерой оказался интерьер, сочетавший буржуазную роскошь с простотой сельского клуба. Пол был сколочен из грубых досок, возле окна три ветхих стула привалились друг к другу, как задремавшие в метро старухи. Но вдоль длинной стены бутафорская лестница вела к балкончику с балюстрадой. Под ней фотограф поставил три невообразимо огромных кресла, обитых алым велюром.
Илюшин сразу сдался на милость алого чудовища, провалившись в его пасть. Смириться с неудобным положением легче, если убедить себя, что ты сам его выбрал.
Бабкин был упрямее. Поэтому сейчас он походил на библейского Иону, в последний момент передумавшего сидеть три дня в промозглом сыром ките. А вот кит не передумал. Кресло неумолимо засасывало Бабкина, и Макар старался не смотреть на багровое лицо товарища, торчавшее, как пестик из раффлезии. «Впрочем, у нее, кажется, вовсе нет пестика».
– Четырнадцать! – Герман ссутулился у окна, сунув руки в карманы. – Володьке было четырнадцать, когда убили Полину. Он у меня первые два месяца молчал, а говорить начал, как сейчас помню, на День учителя, когда я взял его на съемку в школе. Я, знаете, не дикарь, я понимал, что нужен психолог, психиатр даже. Но – как? где? Понадеялся, что время лечит. Оказался прав.
– Полина – это его мать?
– Да. Смешно: она моя троюродная тетка, а старше меня всего на шесть лет. Мы играли вместе в детстве. Меня привозили в их дом под Вологдой, а потом я переехал сюда, а она вышла замуж за тульского, что ли, инженера… не помню, кто он был такой. Да что там помнить – такой же подлец, как этот ваш богач, Оводов. Бросил ее, едва узнал о беременности… а они не успели официально расписаться, я, кстати, думаю, что он и не собирался этого делать, просто пользовался тем, что она оплачивает съемную квартиру… В общем, сбежал. Полина родила, воспитывала Володьку одна. Характер у нее крепкий, мужской. Может, поэтому мальчишка вырос такой тихий… Они жили бедно, выживали, а не жили… Что там грабить! Колечко бабушкино? Мамины сережки с поддельным рубином? Она оказалась дома в неурочное время, а они явно не ожидали… Кричать начала, наверное… Обязательно начала! Зная ее… М-да.