- Начальство, - поплакался я, - давит. Народа по делу полк работает, а кто в камере? Воронов? Коржиков? Указание в письменном виде пришло. Сам Сорокин подписал!
- Ха... - отозвался Лузгин. - Ты еще скажи - начальник Сорокина.
- А что... начальник?
- А ничего. Им подписать - как за ухом почесать, а там сами разбирайтесь. Начальник же... тот еще, когда у нас командовал, лепил подпись, не глядя. Он себе постановление об аресте однажды завизировал. Ребята схохмили. Так что, подписал или нет, у тебя у самого башка на плечах. Не согласен - иди к руководству, объясняй лично, В частности про необходимость крайне деликатной следственной тактики в данном вопросе. Мелок сегодняшний - тому пример наглядный. Это дело сперва как бы в общем раскрутить надо, а не от одного к другому брести. Глянь на Матерого: вон как заметался и сколько точек указал, и каких! На каждую следственную бригаду высылать надо. Дачи, отделка квартир, производства всякие: алкоголя, пакетов, часов "под фирму"... да это еще мелочь! А благодаря чему все выявлено? Терпеливость и... тактичные мероприятия, безо всяких "руки вверх". А свинти мы объект с горизонта, сколько бы за кадром осталось?
- То есть будем искать себе работы? - подытожил я, наливая себе очередную кружку.
- А у меня, кроме нее... и нет ничего, - отрезал Лузгин. - Да выключи ты ящик! - Он махнул рукой в сторону телевизора. - Вкусы Лямзина не выяснил? Секс и полицейские похождения.
- Ну, насчет похождений - интересно, - возразил я. - И познавательно с профессиональной точки зрения.
- Все, как у нас, - сказал Лузгин. - В основном уголовные сказочки. А методы... чего познавательного? Агентурная работа, вербовка "на горячем", шантаж... Нагрузки у них, судя по всему, больше, отсюда приемы жестче.
- Юриспруденция у них потоньше, - вставил я, выключая магнитофон.
- Зато сроки больше, - сказал Лузгин. - Юриспруденция!
- Кстати... А как вам... Ярославцев? - спросил я.
- Как... Жулик.
- И всего-то? А я, между прочим, с людьми встречался, беседовал и... не давал бы столь категоричных характеристик. Он ведь тоже... горел работой. И ничего никогда за ним такого...
- Ты, Сашка, давай... без мистики, - оборвал меня Лузгин неожиданно резко. - Горел-то горел, да прогорел. Почему? Шел против установленного. И точка. Ну... хорошо. Прогорел. А ты бы, к примеру, прогорел, ему бы уподобился? Той же стежкой пошел? Молчишь? Вот! А когда на пепелище он свои замки стал возводить, кого в подручные взял? Воров. Или, может, он среди них просветительно- воспитательную работу вел?
- К авантюрам: железнодорожным, рыбным; к убийствам нет, наверняка непричастен он! - сказал я. - Не верю!
- Все равно, - заявил Лузгин. - Все равно он всех опаснее. Он зло насадил и взрастил. И в белые рясы ты его не ряди! Для таких, как он, и статьи соответственные, и сроки до упора. Подонок что? Нахулиганил, набузил, все на виду, и пошел в зону тихо-мирно на годик-два. Отсидел, затем погулял месячишко, снова или кому-то тарелку с супом в ресторане на голову одел, или три рубля в троллейбусе спер и после отпуска обратно в зону. А такие... Он один страшнее всей шпаны. Он государственные принципы искажает, понял? И что же выходит по этим его принципам? Ты вот вкалываешь, с бандюгами каждый день, сон для тебя - высшее благо. Сплошные допросы, решетки, бумаги, а в месяц столько зарабатываешь, сколько он - за день.
- Да и пусть. Не жалею, не плачу, - сказал я. - Мне хватает. Зависть не гложет. Пусть зарабатывает, лишь бы с пользой для других и законно. Все равно деньги в какое-то дело пустит; социально активные миллионы в чулках не хранят.
- Ты, Сашка, переутомился, - рек Иван Семенович сурово. - Чушь несешь. Мой тебе совет: делай дело, а анализ другим оставь. Идет человек против правил - бери его и применяй меры... Изменятся правила - значит, такова общественная закономерность, признанная законодателями. А покуда не признана - никакого ты права на люфты не имеешь. Иначе... до Ярославцева скатишься.
- Но правила меняет именно частота нарушений...
- Опять глупость сказал! Она их ужесточать обязана. Слушай меня: я всю жизнь прожил слугой закона. Слушай. Не нужна тебе вся эта беллетристика, а только кодекс, комментарии к нему и прочая сопутствующая литература. Потому как ты себе сам такое дело выбрал - жесткое. И еще добавлю... В плане теории. Не надстройка базис меняет, а наоборот. Закончили! Теперь о Ярославцеве. Трогать его сейчас никак нельзя. В ОБХСС на полную мощь заработали, факты потоком прут, а он их нам добровольно, можно сказать, подбрасывает. Только бы в бега не подался! Ни он, ни Матерый. А подадутся - припомнит нам начальство всю деликатность и выдержку... Вот о чем думать следует! Привет! - Лузгин встал. - По домам. Завтра опять... попытки объять необъятное. Где людей брать? А насчет принципиального жука Лямзина не переживай. Пусть посидит, поскучает на топчане. Многого он не выложит, разве детали какие... В общем, у нас он, никуда не денется. В жерновах.
Когда я заглянул в свой кабинет - проверить, заперт ли сейф, у меня невроз по данному поводу! - звонил телефон. Сообщение оперативной группы обескуражило - Матерый скрылся. Ушел красиво, оставив приманкой "Волгу"; по пожарной, очевидно, лестнице...
ЯРОСЛАВЦЕВ
В комнате за номером шесть, куда, руководствуясь повесткой из отделения, Ярославцев зашел, сидел молодой человек в спортивной куртке и джинсах и оживленно разговаривал по телефону. Узрев посетителя, человек столь же оживленно и спешно разговор завершил и представился оперативным уполномоченным Курылевым.
- Тэк-с, - начал он, скорбно изучив протянутую повестку. - Ярославцев... Неприятности у вас, товарищ... - И устремил скучающий взгляд куда-то в окно. Продолжил: Навещали ли вы три дня назад известного вам гражданина Докукина?
- То есть? - не понял Ярославцев.
- Заходили ли вы три дня назад к гражданину Докукину домой? - внятно и медленно, будто диктант диктовал, произнес Курылев.
Ярославцев вспомнил... Действительно существовал среди его окружения работник мясокомбината Докукин, с ним связывали деловые отношения по мелочам, в основном быта. И три дня назад действительно заехал он к этому Докукину за своим компьютерным дисководом, одолженным тем на время. Дверь в квартире оказалась незапертой, Ярославцев вошел кликнул хозяина, но тот не отозвался. Дисковод между тем стоял на виду, в нише "стенки". Поскучав минут пять, Ярославцев написал записку хозяину: мол, все в порядке, технику я забрал, а дверь зря открытой держишь, и отправился восвояси.
- Ваша записочка? - Курылев вытащил из папки, лежавшей на столе, клочок бумаги.
- Моя.
- Когда, при каких обстоятельствах...
Ярославцев рассказал.
- Значит, об ограблении вам ничего неизвестно? выслушав, спросил Курылев. - Квартирку-то потрясли, сообщил он грустно. - Вот так вот. Потому и дверь открыта была. А украли ценную картину. Целенаправленно, значит...
- Но при чем здесь... - начал Ярославцев.
- А при том, - с нажимом перебил Курылев. - Странно вы как-то все объясняете, товарищ. Чудно... Я, конечно, не следователь - тот болен, я по его поручению тут с вами... беседую; но чудно... Входите в чужую квартиру, не удивляясь отсутствию хозяина, тому, что дверь настежь... Берете аппаратуру.
- Так свою же аппаратуру!
- Правильно. Насчет нее состава нет...
- Спешил я, поймите!
- И доспешились. - Курылев насупился. Помолчал, крутя в пальцах авторучку. - А гражданин Докукин, между прочим, утверждает, будто на картину вы неоднократно и напряженно заглядывались и купить картину предлагали так же неоднократно... Есть свидетели...
- Ну... крепостной художник, помню... Портрет девушки; милое лицо, живые глаза... Да, предлагал... и что же?
- А то, что гражданин Докукин на вас очень серьезную бочку катит, - сообщил Курылев. - Полную... резко негативных о вас высказываний.
И тут Ярославцев вспомнил: Докукин был должен ему три тысячи. С долгом тянул уже год... Может, посчитал экспроприацию картины как акт погашения долга и оскорбился, накляузничал?