— Вот я и обращаюсь, — перебил он. — Представьте я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая…
— Ну, это мы уже обсудили… Вы же понятливый человек, Володя.
Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, слово было предоставлено ему, Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре. И он, дрогнув от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими молодыми чиновниками с комсомольскими значками «взрослых» мест, о лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть…
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
— Примеры, пожалуйста!
Он выложил «примеры». И — «прокололся». Все его «вопиющие» факты оказались неубедительными, а сам запев обличительной речи — нелепым до сумасбродства…
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе-испуганные и невероятно глупые…
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать активную позицию по отношению к недостаткам: его, как «принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям», отправили в огромное, разваливающееся от бесхозяйственности и пьянства автохозяйство.
— Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, — с теплой улыбкой напутствовали его в горкоме, — и на месте сумеешь проявить боевитость своего характера. Со своей стороны готовы поддержать тебя по любым вопросам. Уж не забывай нас!
— Ну, Володя, — сказал тесть, — не обессудь: устроен тебе лучший вариант из всех грозящих… Теперь так: ты в школе учился, знаешь термин «большая перемена». Вот она и грянула. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не видать… Впрочем, есть шанс сменить школу… Давай-ка, дружок, покуда не поздно, покуда я жив, в дипакадемию, послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство.
И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры, новую технику, пьянь — если не перевоспитал, то подтянул. И порядок стал идеальный, и план выполнялся, и решались все проблемы, но — какой ценой? Какими приемами? Вот он первый его шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день сегодняшний, когда едет он в сумраке индустриального города на собственной машине… А в глазах — не черный, сырой асфальт, не морось унылого неба, а прошлое — зимний тихий вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и — Матерый — то бишь, Лешка Монин: в кожанке, только что сбросивший доху на стул, молодой, сил — как у быка, шоферюга-ас, стоит, усмехается…
И вновь — конторский стол. Запомнил он его. И ворох бумаг на нем запомнил — все его же, Ярославцева, запросы, и все резолюции на них, в лучшем случае уклончивые. Ни одной, чтобы: «поддерживаю», «отпустить», «не против». Обычно: «изыскать по возможности».
— Товарищ Монин, — поднимает он отчужденные глаза. — Поступил сигнал, будто вы регулярно сливаете из государственной, закрепленной за вами машины бензин… В канистры. Для собственной, вероятно?
— Брехня. Выжить хотят, вот и… Думают, раз сидел…
— Сидели вы не раз. Это — раз. Теперь — два: в прошлое воскресенье вы проводили в третьем боксе ремонт своей «Победы». Сторож признался, вот его объяснительная…
— Ну и проводил ремонт. Зима же, куда зимой без ямы, гражданин начальник? Ямы жалко? Пустого места? Въехал человек, сделал дело, выехал…
— Непорядок. Могли бы подойти ко мне, согласовать. Я бы не отказал.
— И по всякому такому пустяку кланяться?
— Монин, вы всего год, как из заключения. Откуда машина, можно полюбопытствовать?
— Кровно нажитое на лесоповале, — прозвучало глумливо. — Там ведь расходов нет, все в копилку идет…
— Монин… да вот стул, что вы тут, как… при высочайшей особе… У вас множество нарушений трудовой дисциплины. Множество! И…
— Так. План перевозок я выполняю?
— План… да. Но кроме плана.
— Резину так и не выбили?
— То есть?
— Не выбил, начальник… — Монин присаживается на стул. Подминает зажатую под мышкой ушанку. — Вот что. Хорошо меня слушай, внимательно. Я, конечно, тьфу… уголовник, вообще… Но скажу! Нет, лучше так договоримся — если после разговора этого в обиду полезешь, то сразу заявление пишу и — пока! Только честно чтоб… Идет? Так вот. Прошлый хозяин наш — пустой человечишка. Выпивоха, краснобай. Ну, коли сам пьешь, чего со слесаря спросишь! Да тебя ж открыто пошлют. Но держался он. До упора. Покуда совсем дело не развалил. А почему держался? Бумажки умно сочинял для плана, ремонты для нужных людей организовывал, да и затягивал с ним умело, на нервах играл, чтобы в пиковый момент — извольте шик, блеск… Все секреты. А ты с начальством как! По правилам. И они с тобой строго. Ну, а резины-то у кого нет! У нас, грузовщиков, не у тебя! А кому ты нужен, чтобы выделять ее! И мы кому! И побежали бы мы отсюда, как тараканы от мора, если бы не привычка, не бензин дармовой, не яма для халтуры и спидометры без пломб! А отними это — привет, друг! Я — на другую базу, другой — на третью, а тебя в итоге домуправом. Хорошо, если в крепкий дом! Ты же не болеешь нуждами нашими…