Ступив в болото, он ловко лавировал по кочкам и вдруг, оглянувшись, увидел позади себя сплошную трясину, и такая же трясина лежала впереди… Куда? Виделись еще несколько кочек, он вовремя приметил их, но что будет там, за ними, не знал. Возможно, трясина еще более страшная…
И о сегодняшнем своем крахе он знал заранее. Думая о нем, как о некоей вероятности, но все же выстраивая свои комбинации через Матерого — основное связующее с машиной звено. Полной конспирации такой метод, конечно, не гарантировал. Вокруг крутилось множество людей, кому в мысли не заглянешь, за чьи поступки не поручишься. И потому оставалось одно уповать на судьбу и в любой момент быть готовым перескочить на спасительную кочку… Спасет ли? А если без аллегорий, то завяз ты, Ярославцев, незаметно, но прочно в компромиссах, противоречащих с законодательством, и, вероятно, очень скоро придут в твою квартиру люди с серьезными и враждебными лицами и скажут тебе: собирайтесь, гражданин… А этого произойти не должно. Вот почему в последнее время остро понадобились тебе деньги, борец за идею… Чтобы не голым уйти до прихода непримиримо настроенных к тебе людей. Вот и вся сущность твоя: не просто голым спастись, а сытеньким, благополучным. Плохо это, скверно, хотя и логично…
— Какая досада! — нагрешил не ко времени, — сказал он и пошел на обгон по встречной…
ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ МОНИНА
— …Ну, и что делать будем, товарищ воспитатель? — Человек в форме вытащил папиросу, замял узловатыми пальцами ее мундштук. — Два побега, драки нескончаемые — этого вот, Котова, сегодня изувечил, поведение вызывающее… Опять изолятор?
— Ну, да и Котов не херувим! — Собеседник — полный, с залысинами, в мешковатом костюме — выдернул глубоко скрывшуюся под рукавом пиджака манжету застиранной рубашки. — А Монин… Наша тут вина, кажется. Ключа не подберем. Мальчишка он дерзкий, конечно, злой, но чистый…
— Чи-истый! — протянул человек в форме не то насмешливо, не то раздумчиво. — Вы что, его личное дело забыли? Ограбление магазина, вооруженное сопротивление милиции, сержанта ранил! В пятнадцать-то лет! Волк растет!
— Ну, а детство какое? Война.
— А у меня какое детство? — Человек в форме резко поднялся со стула. Машинально оправил ремень. — Отца в гражданскую убили, нас у матери пятеро. Деревня, голод, я за старшего… А у вас? Тоже не во дворце с пианинами… — Замолчал.
В дверь постучали. Вошел подросток, крепкий, большеголовый, насупленно-сдержанный, в громоздких, с побитыми носками ботинках. Враждебно-затаенный взгляд скользнул по комнатке, ушел в себя, глубоко.
— Присаживайся, Монин, — вздохнул человек в форме, внимательно рассматривая дымящуюся папиросу. — Куришь, поди? — спросил вскользь.
— В рот этой отравы не беру, — прозвучал ответ. — Не дурак, чтобы потом гноем отплевываться.
— А я, выходит… — начал военный изумленно.
— Ну, вот что, Алексей, — вступил человек в гражданском. — Я как воспитатель должен в последний раз тебя предупредить: если…
— Если, если… — Парень вскинул яростно блеснувшие глаза. — За дело я Котову впечатал, гниде! Кого хотите спросите. Разжирел на кухне, силы от харчей поднабрался, куролесит, падла, в миски харкает, кто ему слово скажет, обирает всех… И чтобы я ему койку заправлял и пятки чесал…
— Вывернул ему стопу, избил зверски, — констатировал военный. — Табуретом! Сотрясение мозга, губу зашивали, два ребра сломано, врач говорит: в больницу надо везти, в город. Это же преступление, Монин! Он тебя… хоть пальцем тронул?
— Других тронул.
— Ишь… защитник! Адвокат! — Военный притушил папиросу. — Робин Гуд!
— Чего? — переспросил парень.
— Чего… Книжки надо читать, а не табуретом размахивать…