Я чувствовала, что это манипуляция, но выбора у меня особо не было.
– Ладно, поезжай на работу, я справлюсь.
– Я знал, что ты умница. Не скучай, я позвоню.
Оставшись одна, я прошла на кухню и заварила чай. Попугай в клетке следил за мной внимательным взглядом. За неимением лучшего собеседника я обратилась к нему:
– У матери Евы случилось что-то срочное. У няни случилось что-то срочное. У Влада срочная работа. У всех что-то срочное, а я, можно подумать, бездельница. Между прочим, у меня тоже есть срочная работа, я книгу пишу! Если человек работает дома, это не значит, что на него можно навешивать всех бесхозных детей в округе. Права я или нет? Что скажешь, Кирюша?
Умная птица хранила молчание.
– Даже ты меня не понимаешь, – с горечью сказала я. – Единственные, на кого можно рассчитывать, это пирожные, уж они-то не подведут, поднимут уровень серотонина в крови, и в моей жизни наступит хоть какая-то радость.
Едва я успела налить чаю и достать из холодильника эклеры, как Ева заплакала. Она словно выбрала самый неудобный момент, чтобы начать истерику. И с этой секунды она уже не замолкала.
Не знаю почему, но Ева плакала постоянно. Мне удавалось отвлечь ее буквально на минуту погремушкой или песенкой, но потом рыдания возобновлялись с новой силой. Когда я брала девочку на руки, она немного сбавляла децибелы, уже не орала как резаная, а противно ныла на одной ноте. Но от нытья хотя бы не закладывало уши, поэтому я не спускала ее с рук. С Евой наперевес я умылась, почистила зубы, сходила в туалет, насыпала корм Рексу в миску и выпила уже остывший чай. Под аккомпанемент младенческих воплей даже шоколадные эклеры не подняли мне настроение, а уныло плюхнулись в желудок, словно какие-то диетические хлебцы из гречневой муки.
– Скажи, что тебе надо? – допытывалась я устало. – Памперс я тебе поменяла, молочную смесь ты покушала, чего тебе не хватает для счастья? Дашь ты мне хоть немного покоя или нет?!
Наконец, измотав сама себя, Ева уснула у меня на руках. Я положила ее в кроватку и кинулась к попугаю-психотерапевту поплакаться.
– Ума не приложу, как Любови Максимовне удавалось ее успокоить! Ужаснее ребёнка я в жизни не встречала, это какое-то наказание господне. А-а, может, она – тайное орудие своей матери? Может, в этом и заключался план коварной Аделаиды? Велела няне сбежать, бросить Еву на меня, чтобы она выпила всю мою кровь и я добровольно покинула поле битвы?
Кирюша несколько раз важно кивнул, а потом разродился тирадой:
– То, что меня не убивает, делает меня только сильнее.
Конечно же, это был Ницше, и я в очередной раз поразилась безграничной мудрости немецкого философа.
Передышка была недолгой, вскоре Ева проснулась и заголосила вновь. Ко мне пришла спасительная идея: прогулка! Вот что я еще не пробовала. К тому же надо было выгулять Рекса, бедная собака давно поскуливала у входной двери.
Началось долгое и муторное одевание. Наконец я укутала Еву в три слоя одёжек, словно капусту, и мы вышли во двор.
Погода на улице была под стать моему паршивому настроению. Завывал холодный ветер, капли дождя хлестали в лицо. Это была не прогулка, а мучение, я разрывалась между собакой и младенцем. Рекс – молодой кобель, ему было всё интересно, он хотел гоняться за голубями и обнюхивать деревья в поисках следов, оставленных другими собаками. Пёс тянул меня на газон, но я не могла бросить коляску на тротуаре, а тащить ее в грязь тоже не было никакого желания.
То ли от свежего воздуха, то ли потому что я без остановки трясла коляску, Ева все-таки уснула. Я продрогла до костей, у меня окоченело лицо, я мечтала вернуться в тёплую квартиру, но мужественно продолжала гулять. «Младенец должен как можно больше спать! Во сне формируется мозг!» Откуда-то в памяти всплыли эти фразы, и именно в таком категоричном тоне, а значит, я должна терпеть холод, лишь бы это принесло пользу Еве.
Какая-то дорого одетая женщина в возрасте подошла к нам. Ее глаза скрывали очки с затемнёнными стеклами, совершенно неуместные в ноябре.
– Ой, это у вас девочка? Какая хорошенькая! А сколько ей месяцев? – допытывалась она.
– Полгода, – сквозь зубы процедила я.
– А как зовут?
– Наташа, – почему-то соврала я.
Хотя нет, знаю почему. Я считаю, что имя человека сакрально, его нельзя говорить кому ни попадя, и я лично терпеть не могу, когда кто-то узнаёт, как меня зовут, в обход моего желания. Когда я, например, звоню на горячую линию банка и искусственный интеллект, определив мой номер, говорит: «Здравствуйте, Людмила Анатольевна!» – мне становится не по себе. Какого черта робот знает обо мне такие интимные вещи?!