Гостям следует оставить свои координаты и контактные телефоны, после чего они могут отправляться по домам.
Гости загудели, переговариваясь, и потянулись к машинам. На выходе их встречали сотрудники полиции и записывали данные. Я прикидывала, как долго мне придется ждать, чтобы вывести со стоянки свой «Фольксваген». Первые автомобили уже отъезжали от дома, когда майор повернулся ко мне и произнес веско: «А вас, Евгения Максимовна, я попрошу остаться!»
Я выругалась — грязно, но исключительно про себя. Ну вот, чем моя персона заинтересовала майора? Ах да, Иржи! Наверное, камердинер заявил, что я приходила к старику незадолго до его гибели. Позвольте, почему же тогда отпустили на волю сотню гостей?! Ведь убийцей может быть один из них!
И только тут до меня дошло. Не было никакого убийства, вот ведь в чем штука! Старик Киприанов умер естественным образом — инфаркт или инсульт. В восемьдесят лет оно и неудивительно! А мы с ним еще шампанское пили, и я удивлялась, как лихо он хлопнул целый бокал! Может, именно спиртное спровоцировало приступ? Тогда получается, если бы я не зашла к старику, он был бы жив?
«Стоп, Охотникова! — одернула я себя. — Не надо принимать на себя все беды этого мира». Я ведь не заставляла Киприанова пить это злосчастное шампанское «Вдова Клико»… А все-таки мне жаль гроссмейстера. Блестящий был шахматист, и человек чрезвычайно обаятельный.
Позвольте, но при чем тогда выстрел?! Если гроссмейстер мирно скончался в своем кресле от старости, кто же тогда стрелял? И — главное — в кого?!
Ну ничего, Охотникова! Недолго тебе терзаться вопросами — Михаил Юрьевич вскоре разгадает все загадки. Я проводила завистливым взглядом отъезжающие автомобили и потащилась в дом вслед за Пантелеймоновым, а за мной шел недоуменно моргающий Иван Хрусталефф.
Мы поднялись на третий этаж. Дверь в кабинет была распахнута. Там суетились медики — двое санитаров укладывали на носилки тело гроссмейстера. Череп все так же стоял на столе, и песок больше не сыпался в часах — некому было их перевернуть. Шахматные фигуры застыли все в той же позиции, только кто-то передвинул ферзя. Шах и мат. С кем же играл старик после моего ухода? Кто вообще мог поставить мат гроссмейстеру?!
— Евгения Максимовна! Я к вам обращаюсь!
Я так загляделась на картину смерти, что не сразу услышала раздраженный голос Пантелеймонова.
— Что, простите? — Я повернулась к майору.
— Я спрашиваю, кто этот гражданин и для чего вы привели его с собой? Кажется, я вызывал только вас.
Иван непонимающе моргал, переводя взгляд с майора на меня и обратно.
— Простите? Какой гражданин? А, этот. Это вовсе не гражданин. Это господин Хрусталефф из Лос-Анджелеса. Я его охраняю.
Майор тяжело вздохнул. Вот только иностранца тут не хватало!
Я торопливо проговорила:
— Завтра… Нет, уже сегодня в четырнадцать ноль-ноль у него самолет. Господин Хрусталефф возвращается домой. Ну, конечно, если вы его не задержите…
— Пусть летит, — веско произнес Пантелеймонов и подтвердил свои слова движением пальцев, изобразив, как порхает бабочка. Иван понял и просиял — ему тоже не улыбалась перспектива застрять на родине предков в связи с полицейским расследованием.
— Ну вот и отлично, — подвел итог Пантелеймонов. — Теперь я прошу вас, Евгения Максимовна, ответить на несколько вопросов.
Я быстро объяснила Ивану, что нас не задержат надолго. Небольшая беседа с господином майором — и все, свобода! Иван закивал и заулыбался. Порядок есть порядок, ничего не поделаешь.
Мы вошли в комнату, соседнюю с кабинетом покойного гроссмейстера. Комната была невелика и очень скромная — никаких бархатных портьер и балдахинов. Узкая кровать, плазменный экран на стене, полочка с книгами на иностранном языке. Судя по мужским аксессуарам, тут проживал Иржи.
Сам камердинер находился здесь же — сидел у стола, уронив голову на руки. В углу, в глубоком кресле, сгорбилась Елизавета Киприанова. На ее голые плечи кто-то накинул нелепую вязаную шаль, и теперь хозяйка дома куталась в нее, точно ей было холодно. Лицо женщины было бледным и погасшим, волосы развились и повисли длинными прядями, потеки туши на лице делали Елизавету старше. Странно, старик назвал ее дочерью, но Пингвин упомянул, что ее зовут Елизавета Абрамовна. А ведь гроссмейстера звали Иннокентием…
Майор тяжело опустился на стул, который жалобно заскрипел под его немалым весом.
— Вот этот молодой человек утверждает, что вы входили в комнату покойного примерно за десять-пятнадцать минут до смерти последнего и даже распивали с ним шампанское.