Так что своего кабинета у Трушина нет, да он ему и не положен. А вот несгораемый шкаф положен и есть. В этом шкафу и. о. хранит известные ценности: разные инструкции, документы, гаечные ключи и, главное, канистру со спиртом-ректификатом, наличие которой делает Лешин шкаф весьма уважаемым в инженерном корпусе. И конечно, имеется в шкафу полка для личного, хотя личного-то как раз у Трушина немного: чайная чашка, подаренная женщинами на 23 Февраля, газета «Футбол-хоккей», сверток с мамиными беляшами на обед и женский зимний сапог с оторвавшейся набойкой. Сапог этот принадлежит Люде; Леша при случае отнесет его в цех, чтобы там мужики сделали новую набойку из полиуретана. Откуда у завсектором такая забота о подчиненной – это давно уже ни для кого не секрет: все в отделе знают, что Трушин влюблен в Люду с РЭМа, хотя многие удивляются, почему именно в нее.
4
А началось это прошлым летом в совхозе, на прополке кормовой свеклы.
Как обычно, все вспомогательные подразделения (к каковым относится и отдел научно-технической документации) наряжены были тяпать свеклу почти в полных своих составах, большей частью женских. В день, предшествовавший выезду в поле, коллективу репрографии раздали тяпки и криво пошитые тряпочные перчатки – для защиты маникюра. Перчатки, среди которых попадались даже шестипалые, выдавались всем без ограничений, а вот тяпки – эти были на счет. Казенный инвентарь многоразового использования, тяпки далеко не все уже годились в дело. Люде, например, досталась просто безобразная – длинная не по росту, с тупым лемехом, болтавшимся на подгнившем снизу черенке. Девушка, знающая кое-какой толк в огородном инструменте, уныло вздохнула и пошла к механику Сергееву.
– Сергеев, – попросила она, – будь другом, наладь мне, пожалуйста, тяпку.
Механик, который полдня тем только и занимался, что налаживал женщинам тяпки, молча кивнул и принял у Люды ее инвалида.
– Зайдешь попозже, – сказал он и, положив мотыгу на верстак, принялся ее разбирать.
Работал Сергеев, как всегда, ловко, даже красиво; движения его были сильные, точные – видно было сразу, что тяпка попала в хорошие мужские руки. Люда не хотела ему мешать, но… почему-то не уходила.
– Ты чего стоишь? – обернулся к ней Сергеев. – Сказал же – погуляй пока.
– Я ничего… – девушка слегка смутилась. – Смотрю просто.
– Ты на меня не смотри, я человек женатый. – Сергеев усмехнулся и добавил: – Ступай, ступай, сделаю тебе тяпку лучше всех.
Назавтра заводской дежурный «пазик» вывез репрографию в совхозное поле. Было раннее-раннее утро. В низинах не истаял еще ночной туманец; в кустах досвистывал последний соловей; грачи, не проснувшиеся толком, вяло бродили в бесконечных свекловичных междугрядьях, будто искали там что-то потерянное вчера. Природа еще только зевала и потягивалась, когда люди вдруг шумной гурьбой высыпали на ее лоно – бесцеремонные, как дети, забравшиеся с утра в материнскую постель. Высадив тяпочный десант на краю поля, «пазик» за несколько приемов с трудом развернулся и, не оглядываясь, запрыгал по проселку назад, в сторону города.
Вся команда, за вычетом Трушина и Сергеева, состояла из женщин и потому сразу озвучила местность громким, хотя и нестройным многоголосьем. После непродолжительного, но далеко слышимого совещания решено было устроить базу на краю ближайшего леска, куда все и отправились пешим маршем. Оказавшись на природе, работницы-горожанки испытывали непроизвольный душевный подъем. Они шли с тяпками на плечах, помахивая походными тормозками, и пуще взбадривали себя звонким, по-женски нарочитым матом.
В выбранном месте бригада избавилась от сумок – кто сложил их прямо на землю, а кто повесил на сучья. Кто хотел – закурил. Некоторые, бросив тяпки, отправились ненадолго в лес. Галька Крюкова, дылда из светокопии, тоже сбегала в лес на пару с толстой Морозовой, а вернувшись, во всеуслышанье объявила, зачем они бегали. Она толкнула Трушина плечом:
– Лучше сцать перед боем, чем сцать в бою!.. А, командир? – и загоготала.
Морозова, а за ней и вся светокопия засмеялась, как стая гиен, но ни Леша, ни Сергеев даже не улыбнулись.
– Хорош ржать! – Трушин плюнул на сигарету. – Айда работать.
Поле уходило некруто вверх и далеко впереди переваливало через широкий пологий холм, поэтому казалось, что оно тянется до горизонта. Люда оценила доставшуюся ей гряду – не гуще соседних, слава богу… Она повязала голову косынкой, надела эти дурацкие хабэшные перчатки и взяла в руки тяпку. Тяпка после Сергеева и впрямь стала лучше новой. Люда улыбнулась каким-то своим мыслям. Больше она уже ни на что не отвлекалась.
В сущности, ничего нет ни приятного, ни веселого в прополке кормовой свеклы. В пыли, согнувшись пополам, ты оскребаешь тяпкой и ощипываешь рукой вокруг каждого кустика – каждого из тысяч назначенных. Ты убиваешь при этом тысячи других растений, чтобы зрели под землей похожие на камни корнеплоды, которые зимой будут грызть коровы. Ни уму, ни сердцу эта свекла: бывает, заработаешься, нечаянно смахнешь кустик тяпкой – и никакого сожаления… А поле упирается в горизонт, и ты мечтаешь до горизонта дойти, но нет в твоей мечте ничего романтического, потому что потом тебе предстоит проделать весь путь обратно.
Бригада развернулась цепочкой в линию и принялась пылить тяпками. Все усердно копошились, но продвижение вперед могло показаться на первый взгляд почти незаметным. Однако если б сторонний наблюдатель (будь он там) отвлекся или вздремнул на какое-то время, а потом пригляделся снова, то заметил бы, что диспозиция на поле все-таки меняется. Уже час спустя прямая линия превратилась в неправильный зигзаг, похожий на какой-нибудь учрежденческий график. Как и в любом деле, в прополке наметились свои передовики и отстающие. Четким клином в отрыв уходили четверо: Люда и три прикомандированные тетки из архива. Архивистки были женщины замужние, серьезные и молчаливые; казалось, они нарочно старались, чтобы отдалиться от горланящей светокопии. «Дикая дивизия» кучно двигалась вторым эшелоном, оглашая воздух непрерывным криком и варварским пронзительным хохотом. Тяпками светокопировщицы косили лихо, но после них в грядах оставалось подозрительно мало свекольных кустиков. И трое ползли в арьергарде: подслеповатая Мария Кирилловна, Трушин и механик Сергеев. У Марии Кирилловны постоянно падали на землю очки, и она больше протирала их, чем полола свеклу. Что же до мужчин, то смотреть на них было просто жалко: ни психика, ни тело их никак не приспособлены для такой работы, даже центр тяжести в их туловище расположен слишком высоко.
Время от времени Люда разгибалась, чтобы размять поясницу и взглянуть на пройденный путь. Приятно было передохнуть, чувствуя себя лидером, однако при виде Сергеева, ползущего далеко позади то на коленях, то на четвереньках, девушка хмурилась и прикусывала губу. Но вот, выпрямившись в очередной раз, она обнаружила, что стоит уже на вершине холма. Отсюда Люда увидела, что горизонт значительно отодвинулся, а поле кончается много ближе. Наметив для себя точку возврата, она как будто повеселела и вновь энергичнее прежнего задвигала своей замечательной тяпкой. Всего через какой-нибудь час Люда, а за ней следом и три архивистки достигли края поля. Архивистки сбегали накоротке в ближайшие кусты. Оправившись, они не стали мешкать, а выбрали себе новые гряды и легли на возвратный курс. Люда тоже прошлась вдоль поля; и она, высмотрев нужную гряду, принялась было снова за прополку. Но одна из архивисток помахала ей рукой:
– Эй, Людмила! Ты чужой ряд взяла.
Люда кивнула: