Он вглядывался в меня с высоты своих ходулей. Ему, конечно, хотелось бы узнать, какое впечатление произвели на меня его откровения.
— Стоит им одеться как все, и никто здесь не сможет отличить их. Да и они тоже не замечают меня, когда встречаются со мной на улице. И вовсе не из-за этого. — Он показал на свои ходули. — Есть, должно быть, другая причина. Я нарочно смотрю на них, а они проходят — и хоть бы что: ни один головы не повернет в мою сторону. Зато там, на другой стороне, я здороваюсь с ними, и они мне кажутся симпатичными.
Я понял: речь идет о приезжих. Дикая трава упала ему на глаза, но не смогла скрыть всех шероховатостей его лица, а он задумчиво повторил:
— Я счастлив, что могу сказать им: привет…
Он удалился, громыхая ходулями, даже не простившись со мной и не ответив на мое дружеское приветствие. Я смотрел ему вслед и думал: уж не этот ли грохот слышал я раньше? Нет, тот был гораздо более мощным и походил скорее на подземный взрыв. Не может быть, чтобы ходули Хамди даже издалека громыхали так громко. Хотя все это уже не имело никакого значения. После этой встречи с Хамди и его откровений я чувствовал себя опустошенным, ненужным. Известно ли кому-нибудь, что там такое затевается? Нам то и депо кажется, что вот-вот все уладится, а через минуту, глядишь, опять вес под вопросом. Можно ли и в самом деле что-либо уладить в таких случаях? Я тихонько посылал проклятия Хамди, городу, всему свету и даже себе: мои ужасные предчувствия начинали сбываться.
Погруженный в свои думы, я не заметил, как торговцы Кесарии стали разбегаться, закрыв свои лавки. «Тем лучше», — подумал я, когда, оглянувшись вокруг, увидел, что остался один в старом городе. Почему же лучше? Поразмыслив хорошенько, я решил вернуться домой и вдруг обнаружил, что не могу найти дорогу, все входы и выходы исчезли. Куда ни глянь — всюду гладкие стены, правда, вполне миролюбивые. Потом вдруг они распрямили свои изгибы, образовав совершенно прямую, узкую линию — всего для одного человека, которая вела прямо к моему дому.
Добравшись к себе, я, по обыкновению, застал во дворе женщин, которые были уже в курсе и начали беспокоиться, видя, что я не возвращаюсь. Одна из них заявила, что не годится строить где попало и как попало: расплачиваться за это придется безответным жителям города, женщинам, детям.
— Почему, спрашивается, расплачиваются всегда одни и те же?
Я не мог не согласиться с ней.
— А что им остается делать? — подхватила другая. — У них нет выбора.
Той, которой я опасался больше всего, Зулейхи, жены сапожника, не было среди них.
— Слыханное ли дело! — откликнулась жена Зерджеба. — Пора оставить город в покое!
Мысленно я ответил ей:
«Этот город не похож ни на какой другой, все должны это знать!» И тут на память мне пришли слова Аль-Хаджи: даже новорожденные.
Если бы в это мгновение я лег на землю, я услышал бы, что море начинает волноваться, поднимаются волны. Они приближались в пенном кипении, разъедая камень. Были на то свои причины. И я снова подумал: «Все, даже новорожденные».
Прибежали мои дети, игравшие во дворе, наполнив комнату своим криком. Может, они видели, как поднимается уровень воды? Вряд ли, их этим не запугаешь, просто пора было возвращаться домой. Они не понимали, что происходит на улице. Я пытался успокоить их, тогда они с яростью набросились на меня и даже попробовали повалить. Мать смотрела на них, не вмешиваясь, а они тискали меня, не давая вздохнуть. События вынуждают нас вести существование, к которому мы не были готовы. Раньше мужчины жили сами по себе, а женщины — сами по себе вместе с ребятишками. Зато теперь!
— Говорят, что строительство новых сооружений закончится сегодня, — заявила одна из соседок; несмотря на свалку, я явственно слышал ее слова. — Об этом сообщили по радио.
Освободившись от жарких объятий Мамии и Дидена, я прислушивался к словам женщины и не мог не заметить настороженные глаза малышей.
Кто это, госпожа Баруди пророчествует? Наверняка она. Дальше я ничего не расслышал из-за возни с ребятишками. «Строительство закончится сегодня? Посмотрим. Пока еще оно не закончено…»
— Что это?
Ребятишки снова насторожились. Я с беззаботным видом стал успокаивать их, жена сказала:
— Кто-то поет.