– Анри! Вы говорите страшные вещи. Я чувствую, что вы где-то ошибаетесь, но не могу сообразить, где именно… Люди, которые живут в мире сегодня, вовсе не похожи на животных… Или вы еще не все рассказали мне?
– Увы, милая Вельда! Увы! Я рассказал практически все, осталось немногое.
Разумеется, вы неправильно поняли меня. Люди вовсе не полезли обратно на деревья и не обросли шерстью. Они сохранили все свои достижения и вот уже четвертый век благополучно пользуются ими, поддерживая производство на уровне, необходимом для удовлетворения всех потребностей сегодняшнего общества. Остановилось лишь то, что раньше называли прогрессом. Вид, достигший вершины своего биологического развития, вовсе не катится назад по ступеням эволюции. Динозавры, прежде чем вымереть, и не подумали превратиться в земноводных, рыб или кольчатых червей. Они умерли динозаврами. Если это утешит вас, то могу заверить, что мы тоже умрем людьми.
– Но почему это мы должны умирать?!
– Судите сами. Каждое следующее поколение на несколько процентов малочисленнее предыдущего. Вам не кажется, что, когда вы были маленькой, ваш городок был слегка более многолюдным? – Вельда вздрогнула. – Вот видите. Много ли вы знаете семей с двумя, тремя, четырьмя детьми?
– Но почему, почему?!!
– Когда-то человек был очень слабым животным. У него не было ни когтей, ни зубов, ни рогов. Вместо всего этого, по капризу природы, или по Божьему промыслу, – считайте, как вам угодно, – начал развиваться человеческий мозг, наделяя человека все большей и большей изобретательностью. Изменяя среду вокруг себя человек постепенно стал самым сильным животным на свете. Но внутри человеческого общества продолжали действовать все те же законы. Слабый, больной человечек мог наверстать, не упустить свое, только проявляя еще большую изобретательность, чем его более здоровые сверстники. Издавна было замечено, что гениальность каким-то неизвестным образом связана с пограничьем психического здоровья. Неадаптивные, плохо вписывающиеся в жизнь люди писали книги и картины, придумывали облегчающие жизнь машины и новые системы устройства общества. Здоровые и адаптивные с удовольствием пользовались всем этим, и все они, и первые, и вторые, хотели иметь детей, которым можно было бы все это, накопленное или созданное, передать. Не так важно, что это было – деньги или секреты ремесла – то, что СОЗДАНО, в этом ключ к проблеме… Я мог бы говорить на эту тему долго и желчно, но вы и так устали от меня, милая Вельда. Поэтому я буду предельно краток: введя в обиход индекс Мишина-Берга, мы лишили человечество его гениев и талантов и поставили точку на том пути, начало которому было положено в туманной дали тысячелетий, когда некая обезьяна, вместо того, чтобы отрастить себе когти или рога, почему-то вдруг принялась усовершенствовать свой мозг…
– И что же – ничего нельзя сделать? – взволнованно сказала Вельда, сплетая и расплетая пальцы. – Ну давайте опять рожать всех подряд, если это так нужно…
– Пойдите предложите это вашим подругам, – усмехнулся Анри. – Или выступите с этим предложением по одной из визорных программ. Знаете, что с вами случится?
– Нет. А что?
– Вы не доживете до следующего рассвета, – глаза Анри жестко блеснули. – Вы думаете, никто не пытался? Человек охотно и относительно легко меняет плохое на хорошее, но убедить его сделать обратный обмен… Сегодня на земле осталось очень мало людей, которые представляют себе, что такое радость творчества. Для большинства это – пустой звук… Пока на земле были области и страны, менее развитые, чем другие, прогресс все же шел. На жаргоне ученых и предпринимателей это называлось «покупать мозги». Отбирали людей из малоразвитых стран, они приезжали в страны развитые, им создавали все условия, и они творили, изобретали, усовершенствовали… Но потом здоровыми и красивыми захотели быть все…
– И что же – сегодня, сейчас никто даже не пытается ничего сделать?
– Пытаются.
– Кто же?
– Мы, – Анри протянул через стол смуглую тонкую руку с раскрытой вверх ладонью. – Вы с нами, Вельда?
Сумерки на берегу лесного озера были наполнены какой-то особой прозрачностью. Запах предосенней свежести и отцветающих купальниц плыл над водой. Проголодавшаяся за день летучая мышь мелькнула на лиловеющем небе двумя расправившими крылья запятыми. Вельда, опираясь на локоть, полулежала на травянистом берегу, Анри, обхватив руками колени, сидел на почерневших от времени, но еще крепких мостках и смотрел на воду. Там, в сумрачной глубине окунь или щуренок гонял серебристых мальков и они, уходя от погони, веером выплескивались над поверхностью.
– За чем вы так внимательно наблюдаете, Анри? – лениво поинтересовалась Вельда, осторожно меняя позу и пытаясь разглядеть что-нибудь на поверхности воды.
– Щуренок гоняет рыбок, – улыбнулся Анри. – Всем известно, что рыбы молчат, но мне кажется, что я так и слышу, как они разбегаются и кричат тоненькими голосками: Ой-ёй-ёй!
– Какой вы забавный, Анри! – Вельда попробовала кокетливо улыбнуться, но тут же сморщилась, прижала ладонь к пояснице.
– Идите сюда, Вельда! – Анри не смотрел в ее сторону, но что-то уловил боковым зрением, и в голосе его появились тревожные нотки. – Трава уже холодная, и вам вовсе незачем разлеживаться на ней.
– Ерунда! – капризно возразила Вельда. – Я всегда любила сидеть на траве.
– Не забывайте о том, что вы сейчас не одна!
– Анри, я не устаю удивляться на вас! – Вельда улыбнулась и погладила заметно округлившийся живот. Потом встала и, слегка переваливаясь, прошла по прогнувшимся под ее тяжестью мосткам. Остановилась вплотную к Анри и сверху вниз смотрела на его черные, беспорядочно лежащие волосы. Даже в сумерках было видно, что в шевелюре Анри немало седых волос. Анри не оборачивался, но Вельда чувствовала его напряжение, которое почему-то тревожило ее. – Почему вы так возитесь со мной?
– Я затащил вас сюда, и потому на мне лежит бремя ответственности, – усмехнулся Анри. – Я должен спросить: не слишком ли вам тяжело здесь… у нас?
– Тяжело? – Вельда задумалась, присела на мостки, поджав под себя ноги. Дерево хранило тепло ушедшего дня. Если прислониться к спине Анри, то сидеть было бы намного удобнее. Сначала Вельда так и хотела сделать, но в последний момент отчего-то передумала, оперлась на отставленную в сторону кисть. – Нет, не тяжело. Непривычно… Многое не так…
– Но вы привыкаете? Или в вас копится раздражение? Вам хотелось бы вернуться назад? – голос Анри звучал подчеркнуто ровно, но Вельда с трудно предположимой в ней чуткостью знала, что он очень волнуется, предлагая свои вопросы. – «Боится, как бы я не сбежала,» – внутренне усмехнулась она и задумалась над ответом, которого ждал Анри.
Привыкает ли она? Сначала все, абсолютно все на маленькой станции, затерянной в густых европейских лесах, казалось ей чужим и неправильным. Люди, среди которых она чувствовала себя неоправданно высокой и крупной, их странная работа, в которой она не понимала не столько содержания, сколько самой ее сути, их непривычные отношения между собой… Они ходили друг к другу без предупреждения, иногда даже не стучась в дверь, часами разговаривали обо всем на свете, задавали невозможные вопросы и… болели! Это последнее сначала поражало Вельду больше всего и вызывало трудно сдерживаемое желание бежать как можно дальше от лесной лаборатории. Это было так… так неприлично! Они лежали в постелях, сморкались в цветные тряпки, у них болели горла и животы, а дети (которых на станции было довольно много) имели не слишком чистую кожу и при этом, не стесняясь, продолжали играть вместе с другими. Да что дети! Заболевших охотно навещали их друзья, и они принимали их, лежа в кровати!
Вельда видела, не могла не видеть того, что обитатели станции по-доброму относятся к ней, стараются ей помочь. Но она сторонилась их, и долгое время Анри оставался практически единственным, с кем она могла говорить без осознанного напряжения. Сейчас все смягчилось, но все же…